Маленький друг - Донна Тартт

Миссис Фонтейн спустила очки в перламутровой оправе на нос, вдела руки в рукава длинной вязаной кофты (на улице было тепло, но она легко простужалась), скатилась вниз по заднему крылечку и подошла к забору.

Воздух был свежий, легкий ветерок качал головки цветов (как можно запускать лужайку до такой степени?) на участке Шарлот. В шелковистой зелени, еще не успевшей побуреть от летнего зноя, яркими точками светились ранние фиалки, начинали зацветать маргаритки, а одуванчики уже отцвели и теперь рассылали по округе сотни прозрачных парашютистов. Плети глицинии свешивались с крыльца, тонкие, нежные, как морские водоросли. Они так сильно опутали дом, что опор крыльца почти не было видно, еще немного — и оно обрушится под их тяжестью, ведь все знают, что глициния — паразитирующая лоза. Сколько раз она говорила об этом Шарлот, но нет, некоторые люди готовы учиться только на своих ошибках.

Миссис Фонтейн постояла некоторое время у забора, ожидая, что дети поздороваются с ней, однако те не смотрели в ее сторону и продолжали свою странную церемонию.

— Дети, что это вы там делаете? — спросила она наконец сладким голосом.

Все трое испуганно взглянули на нее, прямо как потревоженные олени.

— Вы что, хороните кого-то?

— Нет! — крикнула младшая девочка, Харриет, причем грубым тоном, что совсем не понравилось миссис Фонтейн. Надо же, какая грубиянка растет.

— А похоже, что хороните. Наверное, эту вашу старую противную кошку.

Ответа не последовало. Миссис Фонтейн еще ниже спустила очки с носа и внимательно присмотрелась. Ну да, старшая девочка плачет. Надо же! Она слишком большая для таких глупостей. А маленькая опускает сверток в яму.

— Да-да, именно так. — Миссис Фонтейн от радости закашлялась. — Меня не обманете. Хорошо, что мерзавка сдохла, а то ведь каждый день сюда бегала, всю мою машину лапами перепачкала.

— Не обращай на нее внимания, — сквозь зубы сказала Харриет Хилли. — Вот старая сука.

Хилли никогда раньше не слышал, чтобы Харриет употребляла бранные слова, и ощутил, как холодок запретной радости пополз у него по спине.

— Сука, — сказал он более внятно, смакуя дурное слово.

— Что такое? — спросила миссис Фонтейн. — Это кто такое сказал?

— Заткнись, — тихо сказала Харриет Хилли.

— Кто из вас это сказал, признавайтесь? Девочки, кто это там с вами?

Харриет опустилась на колени, руками стала зачерпывать пригоршни земли и бросать их на полотенце.

— Быстро, Хилли, — сказала она. — Помоги мне.

— Кто там с вами? А ну-ка быстро говорите мне, а то я сейчас пойду и позвоню вашей маме.

— Вот дерьмо, — сказал Хилли, использовав, таким образом, весь свой запас дурных слов, и опустился на колени рядом с Харриет. Алисон стояла над ними, закусив губы, слезы неудержимо катились по ее лицу.

— Дети, отвечайте мне немедленно, слышите?

— Подождите! — вскричала вдруг Алисон. — Стойте! — Она повернулась и со всех ног бросилась к дому. Харриет и Хилли застыли у кошачьей могилы по локоть в земле.

— Куда это она побежала? — прошептал Хилли и перепачканной рукой пришлепнул у себя на лбу комара.

— Не представляю, — призналась Харриет.

— Ага, так это младший Халл там сидит! — торжествующе провозгласила миссис Фонтейн. — А ну иди сюда немедленно! А то я сейчас позвоню твоей маме. Иди сюда, кому сказала!

— Звони, сука, — пробормотал Хилли. — Ее все равно нет дома.

Дверь хлопнула, и Алисон выбежала из дома, прижимая что-то к груди.

— Вот, — выдохнула она, бросая кусочек картона в яму.

Это была ее лучшая фотография, сделанная прошлой осенью. На ней Алисон сидела, улыбаясь, глядя вдаль задумчивым, ясным взором, в розовом платье с кружевами у ворота и с розовыми заколками в волосах.

Не переставая всхлипывать, Алисон зачерпнула горсть земли и бросила ее на свое улыбающееся изображение. Земля рассыпалась по глянцевой поверхности фотографии. Какое-то время ее розовое платье просвечивало сквозь черные комья, застенчивые глаза еще виднелись, но следующие горсти скрыли их из виду.

— Ну же, живее! — прикрикнула она на младших детей, которые с некоторым испугом наблюдали за ее действиями. — Хватит возиться, быстрее закапывайте яму.

— Так вот оно что! — вскричала миссис Фонтейн. — Ну ладно, вы еще пожалеете об этом. Я иду звонить вашим мамам. Поняли? Видите, я уже иду к телефону. Я сейчас буду звонить вашим родителям. Вы очень пожалеете об этом.

Несколько дней спустя, около десяти часов вечера, когда Шарлот и Алисон давно уже лежали в постелях, Харриет осторожно спустилась вниз по лестнице и на цыпочках вошла в гостиную. Она зажгла свет и приблизилась к стеклянному шкафчику, где на полках было выставлено оружие — пистолеты и ружья, когда-то принадлежавшие некоему «дяде Клайду», которого Харриет в жизни своей не видела. По рассказам тетушек она знала, что по профессии Клайд был инженером, что характер у него был достаточно противный (в старших классах Аделаида училась вместе с ним) и что его самолет во время войны сбили над Атлантикой. Поскольку официального заключения о смерти дяди так и не поступило и по бумагам он «без вести пропал в море», Харриет никогда не думала о нем как о покойнике. Скорее она представляла его кем-то наподобие Бена Ганна из «Острова сокровищ»: исхудавшим, загорелым до черноты гигантом, скитающимся по необитаемым островам в изорванных в клочья штанах и с часами, разъеденными морской водой.

Она осторожно положила одну руку на стекло, чтобы оно не дребезжало, а другой потянула на себя дверцу шкафчика. Дверца задрожала, но поддалась и с неохотой открылась. Харриет придвинула к шкафчику табуретку и начала свой ритуальный осмотр домашнего арсенала с верхней полки. Там, в сафьяновом футляре, лежали антикварные дуэльные пистолеты — крошечные, отделанные серебром и перламутром, причудливой формы произведения искусства работы фирмы «Дерринжер» всего десять сантиметров длиной. Харриет обожала вытаскивать их из бархатных гнезд и любоваться изящными узорами отделки. На нижних полках, пронумерованные в порядке поступления в коллекцию, хранились образцы более серьезного оружия: кремневые ружья из Кентукки; мрачного вида тяжеленная нарезная винтовка; старинный мушкет с заржавевшим дулом, который, по семейному преданию, принимал участие еще в Гражданской войне. А из современных ружей наиболее интересным Харриет казался обрез времен Второй мировой.

Нынешний владелец этой коллекции, по совместительству отец Харриет, был для нее личностью хоть и неприятной, однако не слишком надоедливой. Она прекрасно знала, что люди шепчутся за их спинами о том, что ее отец живет в Нэшвилле, — ведь он все еще официально был женат на ее матери. Хотя Харриет не имела представления, почему все так получилось, лично ее такая ситуация устраивала на сто процентов. Каждый месяц семья получала чек, покрывающий домашние расходы, папаша приезжал навестить их на Рождество и Пасху, а иногда на несколько дней оставался погостить осенью по пути к своему охотничьему лагерю в Дельте. На взгляд Харриет, более неподходящих для совместной жизни людей, чем ее мать, проводящая в постели большую часть своего времени, и полный энергии отец, было трудно сыскать. Отец все делал быстро — быстро ел, быстро говорил, слегка брызгая слюной, и если не сидел за столом с бокалом в руке, то вообще не мог оставаться на стуле и пяти минут. На людях он постоянно вертелся, смеялся и шутил, поэтому в обществе у него сложилась репутация завзятого остряка, но в домашней обстановке его способность ляпать первое, что придет в голову, была не столь востребованной, ибо он обижал своих близких, даже не замечая этого. Хуже того, отец Харриет принадлежал к категории людей, которые считают себя всегда правыми, даже когда несут полную чушь. Любой спор он умело превращал в битву — хоть его никогда нельзя было хоть в чем-то разубедить, он любил спорить просто для того, чтобы унизить собеседника. Особенно ему нравилось дразнить Харриет: «умные девицы никому не нравятся» или «зачем тратиться на твое образование — все равно выйдешь замуж да нарожаешь сопляков» — такие отцовские сентенции до ужаса бесили Харриет, и она сразу же бросалась в бой. Однако возражений от дочери папаша не принимал, и поэтому Харриет нередко доставалось ремня, не говоря о часовых бдениях в углу, и других, иногда довольно странных наказаниях. Например, однажды Дикс приказал дочери собственноручно выкосить всю траву на лужайке (Харриет было тогда лет семь), а в другой раз — разобрать завалы на чердаке. Однако такие задания Харриет просто отказывалась выполнять. Она не боялась порки (ее кумир, наш Спаситель, и не такие муки выдерживал), а потакать придури своего предка она не желала. Бывало, что Ида Рью, мучительно боявшаяся хозяина, сама потихоньку шла на чердак и разгребала скопившийся там мусор.