Крылья империи - Владимир Коваленко

— Пушку взяли, Михаил Львович? — спросил его Баглир.

— Там Чуплегов возится, помоги ему — ты же у нас почти артиллерист.

Баглир запрыгнул на Искорку, вернулся на мост. Кирасиры как раз пытались прицепить лафет к передку, он быстро показал — что и как. Орудие тронулось с места. Вокруг скакали кирасиры. Мост остался позади. Впереди оставалась дорога, наверняка еще свободная! Баглир стал расстегивать нагрудник. Пусть в предстоящей гонке Искорке будет легче.

В Петергофе это утро началось примечательно хорошей погодой. Готовился праздник — проводы царя на дипломатический конгресс. С крохотной посыльной галеры выгружали материалы для фейерверка. Фонтаны были пущены! Ожидалось изумительное зрелище — смесь огня и воды. Что может быть краше такой феерии? Все было почти готово — ждали только Екатерину. Петр ночь проработал над бумагами и напоминал дневную сову. Придворные, судя о государе по себе, решили, что у царя похмелье.

— Уезжать не хочется, — жаловался он графине Воронцовой. — В столице нехорошо. По гвардии ходят подметные листки, совершенно, впрочем, дурацкие. Вчера один такой хвалился зашибить меня кирпичом. Императора Всероссийского — кирпичом по голове! Как это можно себе представить? О! Миних сразу с тремя поклонницами! Фельдмаршал, мне бы вашу способность очаровывать дам!

Фельдмаршал вылез из стриженых кустов — встряхнулся и уже во фрунте, и ни единой складки на мундире. Фрейлины возились дольше. Зато не краснели. Дело житейское.

— Боюсь, государство совсем бы захирело, — заметил Миних, — а мне можно. Вы, ваше величество, еще не подобрали мне серьезной работы. Простите — подслушал вашу беседу. Эти низенькие кустики словно специально созданы для подобных штук. Должен заметить: то, как пьяный гвардеец бьет императора по голове кирпичом, я представляю себе очень хорошо. Хотелось бы знать — что с мерзавцем сейчас? Тайной-то канцелярии нет.

— Канцелярии нет, но есть полковая гауптвахта. Там он и сидит. Протрезвеет, напишет покаянное письмо — и пойдет в кабак хвастать, как он царя убивал.

— В гвардии вас очень не любят.

— А с чего им меня любить… Подачек не бросаю, служить вот заставил. Тем и плох. — Петр нервически махал руками. Не царь, мишень для Дон Кихота.

— Не стоит недооценивать их опасность, — уговаривал Миних. — Я вот как-то о них забыл. Двадцать лет потом вспоминал. Кстати, государь, вам ваше лицо дорого? Как и прочий организм?

— Лицо у меня — не воду пить. — Петр помрачнел: это было больное место. — После той оспы Катька, дура, видеть не может. А организм… Хороший организм. Кроме брюха. Согнал бы, да всякий раз посмотрю на него, подумаю: куда без меня по свету брюхо пойдет… Тоже — не чужое. А это вы к чему?

— К тому же. Когда вас разбудят, то мало не будет. Достанется и уху и брюху. Отметелят за милую душу, как английский боксер свою грушу.

— А вас на стихи потянуло, фельдмаршал.

— Тогда скажу серьезно, прозой. Во время ареста меня так били, как ни до, ни после. Почему живой — загадка. А я был всего лишь первым министром. Вы давеча назвали гвардию янычарами. Совершенно точное определение! А янычары султанов убивают не то чтобы часто — РЕГУЛЯРНО. Представьте — ночью к вашему величеству в постель забираются четверо братьев Орловых. И, не дав одеться, бьют. Сначала кулаками, потом ботфортами! И особенно старается Гришка.

Петр улыбнулся — глуповато, ну, уж как умел.

— Вы меня запугиваете. И при этом играете на естественном отвращении к любовнику жены. Хорошо. Признаюсь. Я боюсь гвардии. Сейчас вы начнете отговаривать меня от отправления этих негодяев на военный театр. Скажете: это опасно! Это мне уже все прожужжали. И Воронцов — канцлер, и Волков — статс-секретарь. Летают кругом, как стрекозы, и вж-ж-ж-ж-ж… — Он сделал жест, будто пытается схватить рукой надоедливую муху. — Хорошо. Я их ДЕЙСТВИТЕЛЬНО боюсь. Но не лучше ли разок рискнуть — и не дрожать всю оставшуюся жизнь. Если они уйдут из столицы… — Петр мечтательно закатил глаза.

— Они не уйдут. То, что вы сделали, это даже не провокация — это ПРИКАЗ К МЯТЕЖУ, — объяснял Миних, говоря едва не по складам и шипя на свистящих буквах.

— Хорошо, дайте мне другой способ от них избавиться. И успокойтесь, мятежа еще нет.

— То-то еще. — Миних воздел указующий перст горе. — Можно сделать все тихо. Гвардию — до поры не трогать. Пусть носят сюртуки до щиколоток, валяются пьяными на постах. Вовремя производить этих оболтусов в чины, платить — черт бы их побрал — хорошее жалованье и вовремя. Любить они вас не будут. Будут терпеть. И ничего с ними делать не надо. Надо — не делать. Не пополнять.

У Петра в глазах проскользнуло понимание. Миних, ободренный, продолжил:

— Всякая воинская часть имеет естественную убыль. Кто отслужил свое, кто перевелся — как следует, с повышением на два чина, — в армию, кто совершил нечто, из-за чего не только вы, но и его товарищи не прочь изгнать мерзавца из рядов. Трудно, правда, представить что. Понемногу полки станут равны батальонам, потом — ротам. Вот примерно тогда их можно разогнать и сформировать заново, как нормальные армейские части. И муштровать, и в походы посылать, и впредь не заводить гнильцы.

— Это займет лет десять. А я, право, устал бояться. Как, однако, припекает! Надо бы освежиться. — Петр полез в фонтан, сняв треуголку и подставив парик мелким брызгам. Потом сорвал и парик. Под ним оказались короткие, беспорядочно обкромсанные волосы, торчащие в разные стороны. Когда голова достаточно промокла, Петр, хлюпая сапогами, выбрался из фонтана.

— У тебя рога! — засмеялась Елизавета Романовна.

— Знаю, — беспечно бросил Петр, обмахиваясь треуголкой. — Про Гришку Орлова знает, поди, вся Европа. И про Салтыкова, и про Понятовского…

— Да не такие! На голове — из волос! Зачем тебе новый анекдот?

Петр провел рукой по волосам, пытаясь их пригладить. Тщетно. Тогда он вновь напялил треуголку.

— Сегодня я что-то не в себе, — сказал он. — Норд-ост, видимо. И в горле будто застряла какая-то пакость. А ведь сегодня даже Екатерина ведет себя прилично. Пригласила в Петергоф, а сама уехала. И вместо того, чтобы терпеть ее дурачества, я смогу позволить себе свои! Могу — но как-то не хочу. До чего гадко на душе — просто не поверите…

Речеизлияние его величества было прервано еле слышимым отдаленным шумом. Чуткий Миних уловил: «Гвардия… мятеж…» — и, очертя голову, ринулся на звук. Петр поспешил за ним, но отстал — фельдмаршал в свои годы не только по фрейлинам был боек. Навстречу им прорывались двое — один в раззолоченном зеленом мундире с лазоревой орденской лентой через плечо, другой — пернатый кирасир с восточным клинком. Не перепутаешь.

Генерал-поручик сделал еще более тревожное лицо, выкрикнул с несколько театральным надрывом — зато как палашом наотмашь:

— Ваше величество! В столице возмутилась гвардия, Семеновский и Измайловский полки кричат: «Виват, Екатерина!», преображенцы — то же, еле вырвался.