Пентхаус - Александр Егоров

«Ты же полный псих, — слышит Макс. — Просто конченный. Застегни ремень».

Но Максим не спешит выполнять приказ. Что ни говори, пряжку довольно трудно застегнуть одной рукой. Второй он цепляется за говорившего. Сжимает его плечо побелевшими пальцами.

«Максим! С ума не сходи».

Макс не слушает. Он и вправду законченный псих, думаю я. То, что он сейчас делает, не укладывается ни в какие рамки.

«Ты не уйдешь?» — шепчет он.

«Куда я от тебя уйду. Не трогай… там рация».

«Ты же не станешь звонить отцу? А, Руслан? Ты же знаешь, что он с тобой сделает, если узнает про нас?»

«Макс, я тебе уже говорил: не сходи с ума».

«Я обещал тебе, что они уедут. Вот их и нет».

«Маньяк. Ты маньяк».

Диагноз довольно точен, думаю я. Я бы дорого дал, чтобы стереть из памяти весь этот день. И эту кошмарную ночь. И этих двоих — шизофреника в порванной красной рубашке и его друга-переростка в черной фашистской куртке с нашивками. И их мужественные объятия в лунном свете.

Это все бл…дское полнолуние, думаю я. Все маньяки в эту пору активизируются. Зло входит в наш мир и побеждает без боя.

Картинка в моем сознании тускнеет; я вглядываюсь в темноту и вижу безжизненное тело на шикарном диване. Господи, как жаль этого Сергея, думаю я почему-то. Неведомо откуда я знаю, что его мать беспокоится о нем, не спит и гадает, не позвонить ли ему на трубку? Не выдерживает и, близоруко щурясь, набирает номер. И вот телефон, выпавший из его руки, поет, вибрирует и ползает по полу — именно там, где его и обнаружат утром.

Утром Сергея попытаются спасти в реанимобиле. Но не успеют.

Кирилла найдут уже холодным — с открытыми глазами и струйкой крови, засохшей на губах.

А меня сожрет генеральский мастифф, понимаю я вдруг. Порвет, как резиновую Зину с ее надутыми сиськами. Эту нелепую куклу я вижу во всех подробностях перед тем, как картинка гаснет навсегда.

Резиновая тетка с удобством расселась в шезлонге. Кажется, она улыбается. На ее губах запеклась кровь. А я зажимаю рот руками. Меня сейчас стошнит.

— Я не могу это видеть, — шепчу я. — Это же кошмар. Я не хочу. Я отказываюсь.

— Что такое? — спрашивает кто-то за моей спиной.

— Это же… это же убийство. — Мой голос вдруг становится крепче. — Он же извращенец. Я не могу так работать. У меня нервы тоже не железные.

— Что ты видел? Подробнее, будь любезен, — слышу я голос депутата. Холодный, как лязг затвора автомата АКМ.

Я собираю оставшуюся волю в кулак.

Но не выдерживаю.

* * *

— Я всегда знал, что ты хороший парень, Артем, — говорит Алексей Петрович негромко. — Хотя… зря я тебя вызвал. Теперь могут возникнуть проблемы.

Мы сидим внизу, в прохладном зале, с видом на стеклянный бассейн. Там уже успели прибраться и даже протерли пол. С тех пор, как отец с сыном уехали, прошло немало времени; небо по закатной поре разрозовелось, и его цвет напоминает зубную боль.

— Может, ты и прав, что не все рассказал шефу, — говорит майор. — Ну, а мне-то расскажешь?

Его голос звучит по-отечески мягко. Час назад его шеф, товарищ депутат, вел себя совершенно по-другому. Хотел разломать мой ноутбук, майор еле удержал.

— Этот Максим… Отец не бил его в детстве? — спрашиваю я.

— Не знаю. Думаю, они и не общались. Странный вопрос.

Размышляя, как бы не сказать лишнего, я умолкаю вовсе. Где-то глухо лает собака. Где она была той ночью? — думаю я. Почему не выла? А хотя с чего ей выть? Мало ли что ей доводилось видеть, этой собаке.

Охранник в черном проходит через двор — кормить мастиффа? Заметив нас, он меняет направление. Подходит ближе, сдержанно улыбается, протягивает руку майору, потом, помедлив, — и мне. Наши глаза встречаются, и по моей спине ползут мурашки.

— Его зовут Руслан, — говорит майор вслед охраннику. — Боевой парень, шеф его ой как ценит. Он дежурил как раз в ту ночь. Если бы не он, еще бы троих точно недосчитались.

— Вот оно что, — говорю я.

Алексей Петрович морщится. Он хитер и проницателен, мой майор. В воздухе звенит высокое напряжение. Наконец, он прерывает молчание первым:

— Артем, слушай меня внимательно.

Я и слушаю — внимательнее некуда.

— Нам всем надо, чтобы это был просто передоз. Подростковая шалость, и больше ничего. Ты меня понимаешь?

Стиснув зубы, я несколько секунд успокаиваю дыхание.

— Шалость? — переспрашиваю я. — Вы это шалостью называете?

Майор поднимается с плетеного кресла. Прохаживается взад-вперед.

— Если тебя будут спрашивать, ты отвечай именно так, — говорит он, будто не слышит. — Шалость. Озорство. Понял? Теперь я тебя отвезу домой, и ты там сиди тише воды, ниже травы… А иначе…

— Я понимаю, — слышу я собственный голос.

Майор кивает, будто иного ответа и не ждал.

«Мерседес» ждет нас у ворот. В будке охранника — тонированные стекла. Снаружи не видно, есть там кто внутри или нет.

Майор отчего-то хмурится. Захлопывает за мною заднюю дверцу, а сам усаживается вперед. Последним приходит водитель. Поглядывает в зеркало, и я вижу его глаза: они темные и выпуклые, как у мастиффа. Еще несколько секунд я размышляю об этом, а затем «Мерседес» трогается с места, и в окно я вижу кирпичный с колючей проволокой наверху забор, который уносится в прошлое, все ускоряясь: часть реальности, которую хочется поскорее забыть.

Вероятно, я задремал на заднем диване, убаюканный качкой и ритмичным щелканьем покрышек по стыкам бетонки; сумку с ноутиком я аккуратно уложил рядом. Коньяку мне больше не предложили. Сон одолевал. Мало-помалу я начал замечать, что пейзаж за окнами странным образом меняется и трансформируется, и вот уже мы летим по длинному-длинному туннелю, как письмо по трубе французской пневмопочты (занятно: когда-то я уже думал об этом). Да, я — довольно ценное послание в железном лакированном футляре. В конце туннеля мерцали огни, неяркие и холодные: это водитель врубил дальний свет. Элизиум, — пришло мне в голову красивое слово (не иначе, как Франция навеяла). Елисейские Поля. Приют неприкаянных душ.

Спустя еще километр, очнувшись на мгновение, я понял, что во всем виновата музыка: товарищ майор, как это ни странно, захватил в дорогу целый сборник Милен Фармер, прямиком из девяностых. Но не успела эта рыжая шлюха в третий раз пропеть «f…ck them all», как случилось непредвиденное.

Под днищем хлопнуло, и «Мерседес», не сбавляя скорости, вильнул в сторону, перелетел кювет, разворотил переднюю подвеску о пни и коряги, заложил хороший вираж и с лету вписался в громадную сосну (или в две, я не заметил), раскроив всю бочину от носа до кормы, как Титаник. Хруст и треск металла изнутри казался приглушенным. Музыка почему-то смолкла, и все кончилось.