Серенький волчок - Сергей Юрьевич Кузнецов

Может, просто завидовал? Вряд ли, но если и так, теперь это неважно. Весь день чувствовал - в груди, под ребрами, словно что-то застряло и иногда проваливается вниз, в желудок, в солнечное сплетение, знакомой тревогой, как в детстве, когда один дома, книжка дочитана, а родители все не идут. Стоишь у окна, глядишь на падающий снег, думаешь, что уже скоро, но все тревожней и тревожней, словно может так случиться, что они навсегда застрянут на работе, не вернутся домой. И ведь всегда обходилось, возвращались, стряхивали снег, живы до сих пор, два раза в месяц прихожу к ним обедать, наказываю Инке заботиться, раз уж никак не выйдет замуж и все живет вместе с предками. Родители живы, но и память о той тревоге жива, и вот вернулась сегодня, как только Вадим сказал про Сережу, и сколько ни шути, сколько ни говори о другом, все думаешь, кто бы это мог сделать, потому что, если смерть все-таки существует, люди не умирают сами по себе от выпущенной пули, кто-то другой должен нажать на курок, унести пистолет с собой, захлопнуть входную дверь.

Иван говорит, что прибыл вместе с ментами, они обыскали квартиру, он был понятым, ничего не нашли, что пролило бы свет. Тысяча сто долларов в ящике стола, карточка "СБС-Агро", двадцать пар обуви, шкаф рубашек, пять костюмов, один - Денис помнил - очень хороший, "Gautier", Денис жалел, что не купил себе, но после Волкова было западло - еще бы, второй такой же, в одном офисе. Надел сегодня "Canalli", знал, что без машины не успеет до вечера смотаться домой переодеться, как хотелось бы: почти молодежно, немножко с вызовом - мокасины на босу ногу, "GAS", "Diesel". Для того он и проводил три часа в неделю в "Beach Club", чтобы хлопок облегал увеличившиеся за последний год трицепсы и дельтовидные мышцы, а под пиджаком, даже лучшим, всей этой красоты совсем не заметно. Единственное, что он мог себе позволить - снять по дороге в гостиницу галстук, сунуть в сумку. Галстук был, к слову сказать, вполне достойный - "Yves Saint Laurent", - но сам по себе жест символичен: рабочий день закончился, началось личное время.

Тяжело без машины, одна радость - можно спокойно пить пиво, уже второй бокал, на третьем надо будет остановиться. Можно, конечно, и за рулем - но тогда, будь добр, плати сто баксов каждому встреченному гаишнику, дорогая выходит выпивка, даже по московским ценам. Я же не новый русский, говорил Денис, я свои деньги зарабатываю, мне их жалко. Ехал как-то с Алей Исаченко из недавно открывшейся "Планеты Голливуд" - вполне разочаровавшей, кстати, предсказуемым набором артефактов, - ехал не очень даже пьяный, так, выпивший, и за пятнадцать минут попался два раза. Не переживай, сказала тогда Аля, считай, что ты эти двести баксов пропил или там вынюхал, и Денис подумал, что если бы он собирался пропивать или вынюхивать по две сотни за вечер, он не работал бы сейлом в "Нашем доме", а семь лет назад пошел бы в серьезный бизнес - и наверняка уже потратил бы все, что мог, и отдыхал бы на одном из московских кладбищ.

– Ты не знаешь, когда похороны? - шепотом спросил он Ивана.

– Видимо, в воскресенье, - сказал тот. - Как родители решат, я не говорил еще.

– Гена сказал, за все заплатит.

– Да, я знаю, - сказал Иван, и Денис подумал, что Ивану, наверное, хотелось прибавить "но их это не утешит", но он, как всегда, сдержался. Тогда Денис сказал сам:

– Их это не утешит, - а Иван молча кивнул и глазами показал на Машу - мол, прекращаем, не будем сейчас.

Маша пила второе пиво и говорила Тане, что ожидала от Москвы совсем другого и да, в общем-то, что касается города, приятно удивлена. Таня улыбалась, кивала, говорила, что в самом деле есть что посмотреть. Она сидела рядом с Вадимом Абросимовым и, глядя на них, Денис думал, что о самом главном они не могут говорить, потому что их объединяет как раз фигура умолчания, Света Мещерякова, с которой Таня не разговаривает уже почти год (никто не знает - почему), и о которой Вадим не говорит ни с кем, кроме Дениса, - тут-то как раз ясно почему, но от этого не легче.

Когда все это случилось - а Денис, как и Вадим, избегал называть какими-то словами то, что происходило между Вадимом и Светой, - так вот, когда это случилось, отношения Дениса и Вадима незаметно изменились. Первые годы их дружбы оба они помнили, что Вадим старше и опытней. Тогда они играли в пару братьев: Вадим был старший, тем более, что и в "Нашем доме" работал на год дольше. И вот, через несколько месяцев после того, как это случилось, Денис вдруг понял, что испытывает к Вадиму почти отеческое сострадание. Будто рядом с ним внезапно оказался маленький мальчик, заблудившийся в трех соснах, хорошо знакомых взрослым ребятам, мальчик, заблудившийся так безнадежно, даже слов не знал, чтобы описать происходящее, и только повторял это, словно нет старых, проверенных слов - страсть, безнадежность, безответная любовь.

В самом деле, в который уже раз думал Денис, глядя на Таню и Вадима, в самом деле, несчастье может случиться с любым - тем более безответная любовь. Это, пожалуй, единственное, от чего не страхуют деньги. Разве что заплатить их, на американский манер, аналитику, но где его взять в Москве-то? Интересно было бы, думал Денис, вполуха слушая общий разговор, завести в Москве моду на психотерапию. И провести рекламную компанию: "Мы решаем проблемы, решение которых нельзя купить". Как-то так. И внизу мелким шрифтом: страх смерти, одиночество, отчаяние, любовь… что там еще? Найти инвестора, нарисовать бизнес-план, заняться наконец собственным делом - теперь времена совсем другие, не то, что семь и тем более десять лет назад, бандиты остались в прошлом и наступила долгожданная стабильность, можно начать свой бизнес, помогать людям, зарабатывать деньги, все чисто, все по закону, если, конечно, не говорить о налогах, но кто же их платит?

Таня заказала еще водки, сказав себе в оправдание:

– А то селедка осталась, а вы все по пиву сегодня.

– Ты разве не на машине? - спросил Абросимов.

– Неа, - ответила Таня. - Пашка на ней сегодня домой уехал, отсыпаться, вчера с дачи неживой совсем вернулся.

Правильно, у Тани дача. Ее, кажется, сдавали зимой, а летом на ней жила двухлетняя Светочка с Пашиной мамой или с няней, Денис не знал, да и не особо интересовался. Он всегда дивился, как меняются женщины, родив ребенка, словно Кастанеда действительно прав, и из них вынимают какое-то острие. Правда, к Тане это не относилось: на первой же пятничной вечеринке после возвращения она напилась с трех банок пива и пыталась устроить стриптиз, объясняя, что у нее сейчас третий размер груди и это должны видеть все. Паши почему-то не было, и увел Таню Сережа Волков. Денис видел как сейчас: вот они идут мимо опустевших столов: спокойный, как всегда сдержанно улыбающийся Волк и Таня в темной безымянной юбке и фальшивой кевинкляйновской майке, которую пять минут назад пыталась стянуть через голову. В руках - дешевые румынские босоножки на высоком каблуке, только ноги подламываются, и Сережа придерживает ее за талию.

Интересно, подумал Денис, вспоминает ли она об этом сегодня, когда Сережи больше нет?

После ужина стали уговаривать Машу пойти в "Кофе Бин", наперебой объясняя, что там пирожные лучше и вообще, это совсем не далеко, и в Москве сейчас так модно, ужинать в одном месте, а потом продолжать в другом. Маша подумала, что в Европе и в Израиле так обычно поступают с барами и к концу напиваются чудовищно, но ничего не сказала, да к тому же все были фактически трезвые: Иван и Абросимов не пили, будто нарочно опровергая мамины слова, что в России все запойно пьют, а обвиняют в этом, как всегда, евреев.