Последний полицейский - Бен Уинтерс

– Ты мне поможешь или нет?

– Я же сказал, не могу. У меня дело.

– Господи, Генри, – вздыхает она и, уже не разыгрывая безмятежности, соскакивает с капота, тычет мне пальцем в грудь: – Лично я бросила работу, как только узнала, в каком мы дерьме. Я это к тому, что зачем теперь тратить время на работу?

– Ты три дня в неделю подрабатывала на фермерском рынке. Я расследую убийства.

– Ох, извини. Ну прости меня. У меня муж пропал.

– Какой он тебе муж!

– Генри…

– Вернется он, Нико. Ты же сама понимаешь.

– Правда? А с чего ты так уверен? – Она топает ногой, сверкает глазами и, не дождавшись ответа, спрашивает: – Что у тебя за дело такое важное?

«Да чего уж там?» – думаю я и рассказываю ей про дело Зелла, объясняю, что я сейчас из морга и тяну за ниточку. Пытаюсь внушить, что веду серьезное расследование.

– Постой-постой… Висельник? – вдруг обиженно надувается она. Ей двадцать один год, моей сестре. Совсем ребенок.

– Возможно.

– Ты сам сказал, он повесился в «Макдоналдсе».

– Я сказал, что так это выглядит.

– И этим ты так занят, что не найдешь десяти минут на поиски моего мужа? Потому что какой-то съехавший псих повесился в «Макдоналдсе»? В туалете, сука!

– Нико, перестань…

– А что такого?

Терпеть не могу, когда моя сестра сквернословит. Я старомоден. Она – моя сестра.

– Извини. Но погиб человек, и моя обязанность – выяснить, как и почему.

– Да, да, извини. Но пропал человек, и он мой муж, и я, представь себе, его люблю!

Голос у нее срывается, и я понимаю: все, игре конец. Она заплачет, и я сделаю все, что она попросит.

– Ну перестань, Нико. Не надо так. – Поздно, она всхлипывает, приоткрыв рот, и со злостью утирает слезы кулаком. – Не надо.

– Просто, когда все так… – Она горестно разводит руками, охватывая все небо разом. – Не могу я быть одна, Генри. Сейчас – не могу.

Ледяной ветер проносится по площадке парковки, засыпает глаза снегом.

– Понимаю, – говорю я, – понимаю.

И, несмело шагнув вперед, обнимаю сестру. Дома шутили, что ей достались все способности к математике, а мне – весь рост. Мой подбородок на добрых шесть дюймов выше ее макушки, и она рыдает, уткнувшись мне носом куда-то в солнечное сплетение.

– Ну-ну, детка. Все хорошо…

Она задом выбирается из моих неловких объятий, глотает последний всхлип и закуривает новую сигаретку, прикрывая ладошкой золотую зажигалку. Зажигалка, как и шинель, и марка сигарет у нее от деда.

– Так ты его найдешь? – спрашивает она.

– Постараюсь, Нико. Хорошо? Большего я не могу обещать.

Я выдергиваю зажатую в уголке ее губ сигарету и закидываю под машину.

* * *

– Добрый день. Я хотел бы поговорить с Софией Литтлджон, если можно.

Здесь, на площадке, хорошая связь.

– Она сейчас у пациентки. Можно узнать, кто звонит?

– Да, конечно. Нет, просто… жена моего друга наблюдалась у… простите, а как правильно называть акушерок? Доктор Литтлджон или?..

– Нет, сэр. Просто по имени. Мисс Литтлджон.

– Да. Ну так вот, жена моего друга наблюдается у… мисс Литтлджон, и она, как я понял, родила. Вроде бы сегодня утром.

– Сегодня утром?

– Да, поздно ночью или рано утром. Друг ночью оставил сообщение, но я не поручусь, что правильно его понял. Все спутано, чертовы помехи на связи, и… алло?

– Да, я слушаю. Вероятно, это ошибка. Не думаю, чтобы София принимала роды. Утром, вы сказали?

– Да.

– Простите, как вас зовут?

– Неважно. Это не имеет значения. Неважно.

* * *

В штаб-квартире я решительным шагом прохожу мимо троицы «ежиков», которые болтаются в комнате отдыха у автомата с колой и хихикают как ненормальные. Никто из них мне незнаком, и они меня не узнают. Ручаюсь, никто из них не сумеет по памяти процитировать «Фарли и Леонарда», не говоря уж об уголовном кодексе Нью-Гэмпшира или конституции Соединенных Штатов.

В отделе я выкладываю все, что собрал, детективу Калверсону. Рассказываю о доме, о записке «дорогой Софи», о заключении доктора Фентон. Он терпеливо слушает, переплетя пальцы, и потом еще долго молчит.

– Ну ты понимаешь, Генри… – медленно начинает он, и этого более чем достаточно. Я не хочу слышать продолжения.

– Я знаю, как это выглядит, – перебиваю я. – Знаю.

– Нет, ты послушай. Это не мое дело. – Калверсон чуть откидывает голову. – Если тебе приспичило его раскрыть, раскрывай.

– Приспичило, детектив. Правда.

– Ну и ладно.

Я сижу перед ним еще секунду, потом возвращаюсь к своему столу, снимаю трубку стационарного телефона и начинаю поиски бестолкового Дерека Скива. Начинаю с того, что уже проделала Нико, – обзваниваю бары и больницы. Добираюсь до мужской тюрьмы и ее филиала, а также до шерифа в Мерримаке. Дозваниваюсь до приемного покоя конкордской и Нью-гемпширской больниц и до всех известных мне больниц в соседних округах. Дерека нигде нет. Никто не подходит под описание.

Снаружи на площади плотная стайка «божьих людей», которые суют брошюрки прохожим, голосят нараспев, де, нам только и осталось, что молиться. В молитве единственное спасение. Я равнодушно киваю и прохожу мимо.

* * *

И вот теперь я лежу без сна, потому что уже ночь на среду, а в глаза мертвому Питеру Зеллу я взглянул во вторник утром. Это означает, что его убили поздно вечером в понедельник, и, может быть, с его смерти уже прошло почти сорок восемь часов. Так или иначе, срок истекает, а я ничуть не ближе к установлению и задержанию преступника.

Поэтому я лежу в постели и гляжу в потолок, сжимаю и разжимаю кулаки, а потом встаю и открываю жалюзи, выглядываю в окно, в пасмурную темноту с горсткой звезд в прорывах туч.

– Знаешь, что я тебе скажу? – шепчу я, поднимая палец и тыча им в небо. – Пошел ты!..

Вторник, 22 марта

Прямое восхождение 19 05 26.5

Склонение –34 18 33

Элонгация 79.4

Дельта 3.146 а. е.

– Просыпайся, сладенький! Проснись-проснись-проснись!

– Алло?

Вчера вечером, ложась в постель, я выключил домашний телефон из розетки, а сотовый перевел в режим вибрации, поэтому сегодня приятный сон об Элис Кечнер прерывается не тревожным звонком, в котором визжит, врываясь в окно и поджигая мир, Майя, а мягкой дрожью тумбочки, проникшей в сон мурлыканьем кота, разлегшегося на коленях у Элис.