Путилин и Петербургский Джек-потрошитель - Роман Добрый

Перед большой толпой простолюдинов стоял высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе. Он, сильно размахивая руками, что-то возбужденно объяснял толпе.

Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.

— Да, ужасное преступление! — вслух произнес он.

— Не правда ли? — живо повернулась к нему черная шинель.

Секунда… И Путилин, слегка поклонившись, быстро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.

«Горячий свидетель». «Ритуальные» проколы. В тюрьме у преступника

Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.

— На вокзал! — отдал он приказ кучеру. — Скажите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?

— Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, — ответил глава минского сыска.

— Состав жандармского наряда там одинаков?

— Да. Сменяются на часы, но состав тот же.

Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был — один порыв.

В жандармской комнате нас встретил тучный, упитанный штабс-ротмистр.

Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в комплиментах.

— Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?

— Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло…

— На одну минутку, в сторонку… Всего два вопроса…

Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офицера.

— Да?

— Да.

— Вы хорошо помните?

— Как нельзя лучше.

— Ну, вот и все. Спасибо!

И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.

— В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй бог, какой горячий свидетель!

Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.

— О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? — ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.

— Да вот… о милейшем ротмистре… — ответил Путилин, садясь в карету.

Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.

Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:

— Твое мнение, доктор?

Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами… Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.

Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.

— Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, — с дрожью в голосе ответил я. — Какое подлое изуверство!

— Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?

— Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.

— Чем сделаны эти раны-проколы?

— Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила…

С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.

Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:

— Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.

С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.

— Вы стойте в коридоре, у дверей… — обратился Путилин к надзирателю и двум конвойным солдатам.

При нашем входе человек, сидевший в позе глубокого отчаяния на табурете перед привинченным к стене столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.

Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали такое жестокое преступление.

Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.

— Здравствуйте, Губерман! — произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица пристального взгляда.

Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумением глядя на Путилина.

— Я — Путилин.

Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.

— Вы — Путилин?! Знаменитый Путилин? — пролепетал он.

Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.

Путилин усмехнулся.

— Оставляя в стороне эпитет «знаменитый», покончим просто на Путилине. Ну-с, а теперь давайте поговорим с вами. Вы догадываетесь или, быть может, знаете о цели моего приезда сюда?

Обвиняемый ростовщик отрицательно покачал головой.

— Нет? Тем лучше. Изволите видеть, ваши сородичи упросили меня взяться за частное расследование вашего дела.

— О, господин Путилин! — рванулся к нему Губерман. — Спасите меня! Клянусь вам, я не повинен в этом страшном убийстве!

— Я постараюсь сделать для вас все, что могу, но при условии, что будете со мной вполне откровенны.

— Спрашивайте все, что угодно, я ничего не утаю от вас!

— Вы клянетесь, что вы не совершали этого преступления. Допустим, я хочу вам верить Но можете ли вы убежденно вашей святой Торой поклясться, что никто другой из ваших сородичей не мог совершить этого?

— Могу! Могу поклясться, чем хотите. У нас нет, не существует ритуальных убийств. Это страшная клевета на еврейство.

— Скажите, у вас много врагов?

— Больше, чем друзей, господин Путилин.

— Эти враги — на почве вашей профессии ростовщика?

Губермана передернуло.

— Я, видит бог, никого не грабил…

— Позвольте: вы уже забыли и нарушаете ваше обещание говорить мне одну лишь правду. Предупреждаю вас: еще одна ложь — и я бросаю ваше дело. Итак, отвечайте: ваши враги на почве ваших деляческих операций?

— Да… — не поднимая головы, прошептал ростовщик.

— Вы многих разорили?..

— Я их не разорял. Они, должники, сами себя разоряли… Они брали деньги… Векселя… Неустойки. Опись… продажа с молотка…