Сама виновата - Мария Воронова

Работы в эти дни было немного. Весть о его утрате быстро разнеслась по деревне, и односельчане очень трогательно оберегали покой своего доктора, старались лишний раз не обращаться. Просто так заглядывали, приносили то круг домашней колбасы, то банку варенья, говорили: «Ты держись!», спрашивали какие-то житейские вещи, типа сколько маме было лет, отчего умерла, где похоронили и какой памятник он будет ставить, и Семен сначала страдал от их назойливости, а потом внезапно заметил, что действительно становится легче. Горе не ушло, но стало как-то яснее и проще, превратившись из его личной трагедии в грустный, но неизбежный ход жизни.

Вечерами заходил Эдмундыч, сосредоточенный, чистенький и просветленный, как все алкоголики в завязке.

Они подолгу пили чай с дареным вареньем и разговаривали на отвлеченные темы, причем участковый оказался удивительно интересным собеседником.

Семен считал себя широко образованным, но оказалось, что до Эдмундыча ему очень далеко. Феликс Константинович происходил из дворянской семьи, своевременно примкнувшей к революционному движению. Дед и отец были видными советскими юристами, и назвали младенца Феликсом в честь Дзержинского в полной уверенности, что он достойно продолжит дело революционного правосудия вообще и их династию в частности.

До тридцати лет парень оправдывал ожидания, а потом, как выразился Эдмундыч, поднял хвост на кого не надо. Обошлось бы, но Эдмундыч не сдался, а упорствовал в своей ереси, вот и загремел в эту глухомань, где из перспектив впереди маячила только могила на уютном сельском погосте.

– Как-нибудь расскажу тебе суть дела, – туманно обещал Эдмундыч, а Семен не настаивал.

Проводив участкового, он с грустью думал, что тот обязательно развяжет, как только воспоминания о болях в животе потеряют яркость. Тут дошло уже до такой стадии, когда недостаточно просто желания не пить. Сам Эдмундыч говорил в минуту откровенности, что у него в душе будто черная дыра, которую приходится заполнять алкоголем, прекрасно зная, что дна там нет, но иначе жажда становится невыносимой.

Человек слаб и, бывает, не в силах обуздать свои страсти. Ему легко осуждать Эдмундыча, но у него самого нет в сердце этой черной сосущей дыры, и он просто не знает, каково это – с ней бороться.

* * *

Полина не боялась сессии, напротив, любила это время. Ей нравилось гостить у тетки, купаться в лучах восхищения теткиных детей, бродить одной по уютным заснеженным московским улочкам и мечтать о счастье. Приятно было ловить на себе пристальные взгляды прохожих: ее узнавали, но подходить не решались.

В магазины она специально не заглядывала, чтобы не казаться самой себе провинциалкой, чьи интересы не простираются дальше тряпок. Да и зачем, весь дефицит ей достают нужные люди, толкаться в очередях нет никакого смысла.

Из-за нелюбви к очередям Полина никогда не бывала в Мавзолее. Когда ездили классом на экскурсию, она болела, и потом не пришлось. Даже как-то неудобно, похоже, что она единственный советский ребенок, не видевший главного советского мертвеца.

Она честно приходила на лекции, читавшиеся заочникам, но редкий день могла высидеть до конца. Убегала с середины, шаталась по городу без всякой цели, но это все равно было интереснее, чем слушать нудную наукообразную заумь.

Учебники тоже лежали нетронутые – чтобы сдать предмет, знания Полине были не нужны. Когда она протягивала зачетку, преподаватель расплывался в улыбке и сразу выводил «отлично». Максимум, что у нее спрашивали, это когда выйдет новый томик стихов и как там поживает тот или другой старый ленинградский друг.

Полина обещала передать привет и выходила из аудитории, посмеиваясь над взволнованными студентами, лихорадочно листающими конспекты.

Но в этот раз все с самого начала пошло как-то не так. Тетка встретила ее радушно, только с порога принялась учить жизни. Оказалось, жена отца, уразумев наконец, что прямая атака бесполезна, решила действовать окольными путями. Она дозвонилась до тетки и попросила «повлиять на девочку», ну а та и рада стараться. Какая же тетка упустит возможность повлиять? Это ж одно удовольствие – ездить по ушам молодому поколению.

Вместо приятных светских разговоров тетка все вечера напролет ныла, что отец есть отец, и родная кровь, и родителей не выбирают, и надо понимать, и надо прощать, и жалеть, и жизнь есть жизнь, и кто его знает, как оно дальше повернется…

Когда концентрация банальностей на кубический сантиметр воздуха превысила допустимую дозу, Полина сказала: «Он меня бросил. Как балласт сбросил, как ненужную ветошь. Бросил всю целиком, а теперь хочет вернуться и подобрать только приятные кусочки. Разговоры по душам, муси-пуси. Нет, тетя. Он сделал свой выбор, какие теперь претензии ко мне?»

Тетка малость поутихла, но продолжала проповедовать пользу таких добродетелей, как всепрощение и миролюбие.

У Полины хватало ума не спорить с нею. Отец ушел к другой женщине, когда Полина училась в пятом классе, и она очень надеялась, что папа заберет ее с собой. Жить с вечно недовольной мамой, каждое второе предложение начинавшей со слов «а вот другая бы…», совершенно не хотелось. Папа был, как не уставала повторять мама, безвольный и мягкотелый, тряпка, ничтожество. Да, может быть, но зато с ним всегда было весело и уютно.

Но мама ее не отдала, да и, наверное, новая жена отца не захотела себе новую обузу, в общем, Полина осталась со своей родительницей, у которой и так был тяжелый характер, и развод не сделал его легче.

В воскресенье девочка, как положено, пошла к отцу в новую семью, и у него было так хорошо, что вечером ей показалось, что он выбросил ее на холод, как надоевшего щенка. Он же знал, что ждет ее дома, и все равно отпустил. И этого предательства Полина не простила.

Вернувшись, она заявила, что отец больше ей не отец и она не желает его видеть, и впервые в жизни заслужила полное одобрение матери.

Друзья родителей, принявшие сторону мамы, тоже одобряли Полину, восхищались, «какая у тебя растет преданная дочка», и жали ей руку, как взрослой.

Тогда она была права, а теперь вот выясняется, что надо прощать. Родителей не выбирают, это да. А им кто тогда дал право выбирать детей, отбрасывать надоевшего ребенка? Папаша плевать на нее хотел, а теперь она должна о нем заботиться, потому что он, видите ли, стареет. Видите ли, совесть ее потом замучает. Только когда она была ребенком, то тоже нуждалась в заботе, а получила фигу. И папина совесть спокойна, иначе бы он не донимал ее своими ностальгическими призывами.

Растолковывать эти очевидные вещи тетке было лень, поэтому Полина или гуляла допоздна, или врала о трудных экзаменах и вечера проводила в отведенной ей комнате, якобы готовясь.

Она думала, что забыла про Кирилла, но вдруг, когда она вышла к серой глыбе центрального телеграфа, появилось острое, до мурашек, желание позвонить ему. Прямо сейчас зайти в междугородний автомат и признаться в любви. Что она в конце концов теряет?

Она же нравилась ему, не могла не нравиться, просто он молодой отец и запрещает себе поддаваться соблазнам. Но против настоящей любви нельзя устоять.