Лесная армия - Александр Тамоников

– Расселись тут, – проворчал Павел. – И лица у вас, товарищи офицеры, словно в бухгалтерию своей очереди дожидаетесь.

– Товарищ полковник вышел из себя, – со вздохом прокомментировал Караган. – Хоть с достоинством вышел-то?

– Нет, – огрызнулся Кольцов. – Всыпали по первое число, и я вот теперь гадаю: всыпать вам или сами умчитесь работать.

– Ночь близится, – робко заметил Караган.

– Ладно, пять часов на сон, – смилостивился Кольцов, – потом за работу – берете больше, кидаете дальше. Инструктаж получите прямо сейчас. Радуйтесь, что нашему отделу пока благоволит сам комкор Серов, иначе давно бы последовали оргвыводы. Все, разойтись…

Павел метался на лежанке, засыпал, просыпался, мысли вертелись в голове, как шестеренки автомобильной передачи, становились выпуклыми, абсурдными.

Он встал, добрался до стола, включил лампу, закурил. Рядом лежала карта района, он развернул ее, стал изучать. Что-то сильно беспокоило – и это «что-то» было связано именно с картой, – но ничего конкретного не виделось, тревога была безотчетной. Майор исследовал рельефы местности, перечитывал заученные наизусть топонимы. Подсказок не было. Он успокаивал себя: не впервые, дайте только время, работа войдет в ритм, результаты будут.

Он закрыл глаза, перед глазами потянулась жизнь. Круглый сирота, воспитывался в сердобольной приемной семье – заводская интеллигенция из Ярославля. Алексей Романович Востриков умер от рака в 38-м – грешно так говорить, но, возможно, и к лучшему: руководство завода через несколько месяцев репрессировали полностью, крепко досталось и инженерно-техническим кадрам. Приговоры штамповались как под копирку: «десять лет без права переписки», это означало лишь одно – человек сгинул без вести и уже не вернется.

У Анны Ильиничны через год оторвался тромб, и он остался один в угловой продуваемой квартире с высокими потолками. Впрочем, Павел редко там появлялся. Служба в органах, петлицы капитана. За спиной три курса незаконченного технического образования, курсы младших офицеров НКВД.

Судьба баловала – ни на кого не стучал (считал это противным человеческой натуре), не подвергался арестам, гонениям, ни разу не присутствовал на допросе в качестве подозреваемого. Но насмотрелся больше, чем нужно, сам чувствовал, что превращается в машину, подал рапорт о переводе в Вооруженные силы, который неожиданно удовлетворили.

Полковая разведка, потом бригадная. Служил в Московском военном округе, потом в Киевском, перед войной перевели в Белорусский военный округ, где пришлось биться с врагом с первого дня.

Отступал вместе с потрепанными частями, бросался в контратаки. В январе 43-го принимал участие в изматывающих боях под Шлиссельбургом. Ранение в руку, пара контузий. Семьей не обзавелся, но женщины были – их глаза он регулярно видел во сне.

Весной 43-го Павла вызвали в штаб дивизии и поставили перед фактом: пиши рапорт о переводе в новую структуру под названием «СМЕРШ», отказ будет приравнен к дезертирству.

До мая 43-го функции контрразведки в войсках осуществляли особые отделы НКВД. Новоявленная структура подчинялась наркомату обороны – то есть Верховному Главнокомандующему, а не Лаврентию Павловичу Берии, которому поручили создать свой СМЕРШ, названный Отделом Контрразведки (ОКР).

Структура, в которой оказался Кольцов, отныне величалась Главное Управление Контрразведки. Он перешел – не без колебаний, но справился со своими противоречиями. И быстро понял, что служба в закрытой структуре – это не только стращать людей корочками СМЕРШа, хмурить брови и стрелять с двух рук «по-македонски». Работа велась изматывающая, кропотливая, приходилось с нуля расследовать дела, выискивать реального затаившегося врага.

Столкновения с диверсантами случались постоянно. Срок службы молодых офицеров был не больше двух-трех месяцев, за это время многие выбывали из рядов по причине смерти. Старший офицерский состав держался дольше – до полугода. В прошлом месяце исполнился год его работы в контрразведке – майор Кольцов явно не вписывался в статистику…

Он снова попытался уснуть, вертелся на матрасе, считал пленных фрицев, проходящих колонной по прифронтовой дороге. А когда уснул, здание штаба корпуса, в котором приютился отдел контрразведки, подверглось разрушительному удару немецких бомбардировщиков! Ревели самолеты, свистели, падая, бомбы. Гремело так, что закладывало уши. Он скатился со своей лежанки, заметался, что-то закричал. Посыпалась штукатурка, ходуном заходили стены, рухнули балки перекрытий. Его придавило повалившейся плитой, он ощутил что-то страшное…

И проснулся…

В окно пробивался тусклый предутренний свет. Подобные кошмары были делом нечастым, но компенсировались убивающей реалистичностью. Он доволокся до крана, умылся, прохрипел с пугающим надрывом:

– Эй, вставайте, люди русские…

– Откуда беда, товарищ майор? – простонал Караган. – Ох ты, ну и вид у вас – не захочешь, а проснешься. Снова кошмары привиделись? На вашем месте, товарищ майор, я бы вообще не ложился…

Первые результаты работы появились только к обеду. Оперативники собрались в кабинете, где из мебели имелись два стола, четыре стула и монолитный «пуленепробиваемый» шкаф, за которым стыдливо прятался ржавый «Мойдодыр».

– Обедать будет тот, кто это заслужил, – предупредил Павел. – Не рассчитываю на ошеломительные успехи – это наглядно подтверждают ваши лица, – но хоть что-то вы должны были выяснить?

– Из Нозыря два дня назад был звонок в местный НКВД, – начал Цветков. – Пропала машина с грузом и водителем. Машина – полуторка, бортовой номер мы все знаем, груз – партия полевого обмундирования примерно в триста единиц, с машиной убыл в Старополоцк сержант Ломов из тамошней автороты. То есть получил груз в Нозыре, расписался, отбыл в Старополоцк, но до места не доехал – пропал по дороге. Вместе с машиной. Налицо хищение государственной собственности, если не что-то большее. Местные ленивцы даже палец о палец не ударили, представляете? Приняли заявление и сходили с ним куда следует. Даже на постах людей не опросили – была ли такая машина. Мол, время военное. У них людей не хватает, вот закончат свои важные дела, тогда за это возьмутся… Я сказал, что сержант Ломов лежит в местном морге – они так удивились. Сообщили в Нозырь. Ладно, ответили, пусть пока у вас полежит. Был бы жив сержант Ломов, ему бы было очень обидно… Кстати, этот сержант к шести утра должен был действительно вернуться в Нозырь. Его ждали на складе, но не дождались.

– Что с машиной?

– Вот смотрите, товарищ майор, – Безуглов развернул карту, и все над ней склонились. – Принимаем без доказательств, что в город прибыла группа переодетых диверсантов. Им необязательно ходить дальше в красноармейской форме. Могут сменить ее на офицерскую или даже на гражданскую…

В город они проникли, дальше, где-то в его северной части, должны были избавиться от машины. Могли ехать дальше, но это рискованно. Вот здесь, – он обвел пальцем круг на городской карте, – несколько улиц и куча переулков. Во дворы и на участки они машину не загоняли. Нам выделили отделение бойцов из роты НКВД, они уже несколько часов обшаривают закоулки. На этом участке есть пара разрушенных гаражей, кладбище сгоревших автомобилей на пустыре, заброшенная автобаза. Все это осмотрели. Машину они не сожгли – о пожаре бы сообщили. То, что находится в гаражах, вывезти невозможно. Во дворе автобазы техника исключительно разбитая, не на ходу. Там есть несколько полуторок, но у них другие номера, эти машины не заводятся. Чтобы поставить их в строй, нужно искать толковых автослесарей.