Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс

– Ты пожелала выпить.

– А я уж думала, ты наконец удосужилась завести тут шкафчик для спиртного. Это было бы гостеприимно. Втиснем, если уберешь одну полку.

В соседней комнате воцарилась гробовая тишина.

– Убрала бы, если бы предпочитала людей книгам, – Лиетт отозвалась ледяным, словно нож в спине, тоном.

Вольнотворцов объединило стремление собирать и хранить знания вдали от назойливых глаз воюющих сторон, которые могли бы использовать их в своих примитивных целях. Поэтому превыше всего они ценили знания и личное пространство.

Лиетт, как можно было догадаться по ловушке с пилой в ее подвале, ценила их очень высоко. Она всегда предпочитала людям бумагу. Люди мерзкие, утомительные, нетерпимые. Книги же давали все и взамен просили только бережного отношения.

Я находила ее приоритеты очаровательными.

– Но, так как я еще не совсем, блядь, умом тронулась, пожалуй, оставлю полки, спасибо.

Остальные – нет.

Наверное, разумнее было найти другого творца. Я знала нескольких – чуть дешевле, чуть менее враждебно настроенных, даже таких, что, возможно, меня не предадут. Но лучше нее не было.

А мне был нужен лучший.

Это было бы разумнее. Мудрее. Милосерднее. Я не в первый раз являлась к Лиетт, с подарком в руках, с улыбкой на губах. И не в последний раз уйду с пустыми словами и оставлю ее в слезах. Такие, как мы, не созданы для «и жили они долго и счастливо». Не с нашими занятиями.

«Еще не поздно», – сказала я себе.

Представила: не говорю ни слова, хватаю свой пояс с сумкой, ухожу и не оглядываюсь. Лиетт не обидится. Черт, да она будет благодарна, что не придется самой вышвыривать меня. Она не станет проклинать мое имя, не возмутится, что я ничего не сказала, она не…

Она не станет меня искать.

Больше не станет.

Уйти – разумнее. Найти помощь в другом месте – мудрее. Притвориться, что этого никогда не было, – милосерднее.

И если тебе доводилось знать человека, который заставлял тебя отказаться от того, что разумнее, мудрее и милосерднее, ты поймешь, почему я пришла к ней.

– Прости за ожидание.

Я обернулась. И с трудом узнала женщину в дверях.

Разумеется, это была Лиетт. Те же темные волосы и глаза, бледная кожа, ровные черты лица. А вот промасленная одежда сменилась изящным платьем с высоким воротом и длинной юбкой, доходившей почти до края черных ботинок. Огромные очки – изысканной оправой. Рабочие перчатки исчезли, открыв бережные, тонкие ручки, на которые я очень старалась не смотреть.

Она выглядела как леди.

Прозвучит, наверное, глупо, но, чтоб меня, иногда я забываю, что она и есть леди.

– Выкопала в недрах кухонного шкафа. – Лиетт приблизилась с парой бокалов, протянула один мне. – У меня, как правило, нет повода пить.

– Тогда у тебя, как правило, нет повода жить, – отозвалась я и отпила. Рот наполнился резковатой сладостью, и я глянула на темную жидкость в бокале. – Это что еще за вискарь такой?

Лиетт уставилась на меня, моргнула.

– Это вино.

– Вино. – Я, помолчав, поболтала его, принюхалась. – По мне заметно, что я поставила на жизни крест, или это был метод научного тыка?

– Немного культуры тебя не убьет. – Лиетт глянула на меня поверх бокала, делая маленький глоток. – Учитывая, какие помои ты пьешь, тебя вряд ли что-то может убить.

– Если бы все думали, как ты, моя жизнь была бы куда проще.

– Если бы все думали, как я, мир бы благоухал, был лучше и в нем стало бы значительно меньше кретинов. – Она протянула руку. – Впрочем, если тебе не нравится…

Я отодвинулась и назло ей жадно хлебнула. Да, вино, но я ни за что не дам повода трепаться, что Сэл Какофония взяла и отказалась от выпивки.

Лиетт закатила глаза.

– Как я понимаю, – произнесла она, – твое появление здесь связано с тем, что кто-то собирается тебя убить. Дайга Фантом, верно?

Я нахмурилась.

– А ты откуда знаешь?

– Доходят слухи.

Я не парилась с расспросами. А смысл? Нужно только подождать, неспешно глотнуть вина и…

– На самом деле на меня, благодаря систематическому шантажу и строго выверенным поощрениям, работает клерк из Ставки Командования.

Во-о-от.

– Разумеется, сперва он думал, что сумеет надавить на меня, – продолжила Лиетт. – Я настояла на необходимости исправить ошибку в его суждении и предположила, что мы оба потратим время с куда большей пользой, если он будет снабжать меня сведениями о действиях Революции.

Я спрятала улыбку за бокалом. Кто-то, думаю, сочтет подобное хвастовство неприятным. Лично я не могу не восхищаться человеком, способным прогнуть под себя несокрушимую Революцию.

К тому же когда Лиетт хвастается, ее голос становится звонким и увлеченным, и это очаровательно.

– Ох, бля, – произнесла я, – какое загляденье, ты и твои обалденные шпиончики.

– Я могла использовать шпионов, – отозвалась Лиетт, возвращаясь к привычному осторожному тону. – Или же просто-напросто услышать буквально из любого разговора о женщине в татуировках и шрамах, явившейся с огромным револьвером.

А я-то надеялась, что в этом городе не сплетничают.

– Когда ты принесла Прах, я получила подтверждение. – Лиетт скрестила руки на груди и поболтала вино в бокале, окинув меня взглядом. – Ты нашла среди добра Дайги нечто такое, что не смогла выпить, скурить, сломать или продать, но не захотела выбросить. Следовательно, ты принесла это нечто ко мне.

Если послушать Лиетт, можно подумать, что она на редкость умна. И это правда, как и то, что она – так уж вышло – весьма хорошо меня знает. А еще – она та еще сволочь. Впрочем, тогда я не собиралась ей что-либо предъявлять.

Я допила вино и отставила бокал, а потом, убрав палантин, потянулась к поясу. Извлекла свернутый клочок бумаги, подняла его в двух пальцах.

– У него было сообщение. Шифровка. Не могу прочитать ни слова.

– В этом обычно и заключается смысл шифра, да, – ответила Лиетт тоном «я-никогда-не-огребала-по-лицу». – Будь письмо революционным или имперским, полагаю, сейчас ты мучила бы их.

– Именно, и раз уж я надеюсь помучить тебя, это дела скитальцев. С простым шифром я бы пошла к любому простому ублюдку. Но тут магия. – Я протянула лист. – И мне нужен чарограф.

Слово, которое я только что произнесла, заставило Лиетт сжать губы в тонкую полоску и широко распахнуть глаза. Как Вольнотворец она навлекала на себя гнев каждой из воюющих сторон, но как чарографу ей грозила смерть. Обитель считает это искусство богохульным, Революция – нечестивым, Империум – изменой. Вольнотворца могли счесть безобидным чудаком. Тот, кто занимался чарами, был преступником.