Ведьмин Лог - Мария Вересень

У Пречистой Девы настроение, конечно, сразу испортилось, она эту бестолочь, Павку, даже отговаривать не стала. Хочешь ума и красоты – на, получи по полной. Махнула рукой – и стала Павка такой красавицей, что увидеть и умереть! А ума у нее сделалось столько, что она без всяких подсказок от Пречистой Девы встала, плюнула себе под ноги и выматерилась. Пропала, говорит, моя девичья жизнь, где ж я теперь найду такого парня, который не на личико мое милое прельстится, а полюбит за душу нежную. Что ж ты, говорит, идолица, наделала?

А Пречистая Дева говорит: «Да без проблем! Сейчас исправим!» – хмыкнула да и выколола ей один глаз.

Пава даже заорать от удивления не смогла, только осторожненько так поинтересовалась: «И зачем же ты это сделала? Кто ж на меня теперь, кроме урода прыщавенького да редкозубого, посмотрит? Оно, конечно, понятно, что теперь не за красоту, а только за душу полюбит, но каково мне-то будет с таким мужем жить?» – «Ой, тоже мне проблема! – всплеснула руками Дева. – Щас все сделаем».

И бац! Выколола ей второй глаз. Павка только рот раскрыла, но тут Пречистая Дева ей говорит: «Все, теперь стой и жди своего счастья», – а сама бочком, бочком и деру.

И надо ж такому случиться, что через полверсты мужик на дубу вешается. «Ну что за жизнь, – говорит Пречистая, – хоть из дому не выходи! – Ну и дергает его за сапог. – Бог в помощь!» – говорит.

Ну, мужик поблагодарил ее, а сам кушачок к суку привязывает, петельку ладит, уже и Деве интересно стало. «Неужто так несладко?» – спрашивает она, а тот руку к сердцу приложил и объясняет: «Погано до невозможности. Ты на меня глянь».

Пречистая Дева глянула и покрепче за дубок ухватилась, до того собеседник рожей не вышел. Такими рожами кикимор болотных пугать. «А ведь я Императора Златоградского сыночек, наследник, можно сказать».

Дева дух перевела:

«Чего ж тогда вешаешься, дурак? Царевича ведь не за рожу берут, а… сам знаешь, за то, что царевич… Неужто никто не польстился?»

«Льстилось-то много, да не ужился ни с одной. То по ночам в подушку воют, то полюбовников заводят, договариваются меня извести, самим чтоб царством владеть…»

«О! – подпрыгнула радостно Пречистая Дева. – Ты вроде парень неглупый, щас я тебе такую же умницу сосватаю. Слезай со своего дуба и дуй по этой дороге, через полверсты встретишь свое счастье».

«А не врешь?» – покосился на нее царевич.

Богиня надулась:

«Обижаешь, я же Пречистая Дева!»

Тут уж он кобениться не стал и так рванул, что чуть пару раз по дороге не убился, на препятствия налетая. Ну а через месяц уже и свадебку сыграли.

– Брешешь, – уверенно сказал Сашко, – не было в Златограде безглазых царевен.

– А кто сказал, что Дунька слепая была? – удивился Пантерий. – У Эдвины Благостной с глазами все нормально было.

– А куда ты Павку дел? – дернула черта за хвост Ланка.

– А, дак ее разбойники похитили, с атаманом она и жила до самой старости. Сама потом атаманствовала, и такое благое воздействие ее красота на лютого злодея оказывала, что он душой добрел и ни разу ее не побил как следует. Только, бывало, замахнется, так тут же и усовестится, пнет ее в живот и из избы вон, народ по трактам резать. Вот про того-то злодея я могу много чего порассказать.

– А про Пречистую Деву? – не поняла Лана.

– Так все, конец истории, – развел лапами черт.

– Дурость какая, – пришла к выводу Марго.

– А кто мне рассказывать не дает, перебивает все время! – обиделся черт, вскочил на мешок, а потом еще и на плечи мне, да только в темноте его никто не увидел – расстроился и решительно заявил: – Не было еще такого, чтобы Пантерий собеседника не ублажил! Щас я вам такое расскажу – век помнить будете! – и выдал.

Сколько я ни выла, зажимая руками уши., все равно все слышала и дрожала. А этот гад специально с телеги спрыгнул, чтобы не изловили, и до самого утра изгалялся из канав да из-под елок, из кустов. Парни упрели за ним с дубьем гоняться. Сашко над Серьгой еще и подшучивать умудрялся:

– Чего это ты дрожишь, друг?

– От ненависти, – бурчал тот, зыркая по сторонам глазами и выискивая ходячих мертвяков.

Ланка забралась под рогожу, но больше всех взвеселила нас Маргоша, которая проползла по тюкам на четвереньках и просипела мне в ухо:

– Там кто-то идет за нами, я в темноте вижу.

– Кто? – выхрюкнула я, чувствуя, что поседею к утру.

– Не вижу, – призналась Марго.

Только Брюхе все было безразлично, шла себе и шла, покачивая брюхом и даже дремала на ходу, равнодушная к романтике ночи.

Утро наступило холодное, без заморозка, но с сырым туманом, который пролез под рогожу, схватил меня за бока и заставил дрожать. Даже несмотря на то что по бокам ко мне жалась вся компания, а Пантерий грел колени. Брюха тоже вздрагивала от холода, но глаз упорно не разжимала. А я, поняв, что, несмотря на две бессонные ночи, скорее околею, чем усну, осторожно сдвинула со своего плеча голову Ланки и, немного поднапрягшись, подтянула ногой мешок с каким-то барахлом. Может быть, даже с теплыми кофтами, который мы вчера в темноте безуспешно пытались найти.

Усадив на свое место мешок, я чуть не с воем потянулась (спина задеревенела, как у мертвячки) и замерла, поняв, что вчера мы не доехали до лагеря ведьм каких-то шагов двадцать.

Вокруг нас обступал сосняк, два невысоких пригорочка сбегали к дороге, и на обоих пестрели палатки и кибитки, выстроившиеся полукругом, словно бойцы перед атакой. Вдалеке серели крыши Малгорода, и ему, словно древнему истукану, кланялись, по шажку надвигаясь, три дюжины ведьм. Серые, одинаково закутанные молчаливые бабки ныряли в туман, разгибались, делали шажок и опять ныряли. Посреди дороги стоял, раскрыв рот, здоровенный сухопарый детина и пялился на них, явно подозревая в злой ворожбе. А стоило мне со стоном подняться – уставился на мои не к месту задранные к небу кулаки, увидел, что замечен, вжал голову в плечи и молча сиганул со всех ног прочь.

Одна из бабок подскочила ко мне и быстро, как гроссмейстерше, доложилась:

– Плохо дело, Маришка, ждут нас там, да не с дубьем – солдаты Разбойного приказа, сотня, не меньше, – выпучила она глаза.

Я удивилась:

– А что Васька-царек?

– Он и привел, ворюга, – сделала страшные глаза ведьма.

Прозвище у нее было Шишиморка, она и была как шишимора: маленькая, сухая, востроносая. И если б бабе Марте вздумалось перевести нас на армейские чины, то Шишиморка получилась бы у нее пятидесятницей. Хоть она и жила на окраине Дурнева, но отвечала как раз за всю округу Малгорода.

– Как же ты так проглядела-то, Шишиморка? – покачала я головой. Бабка потупилась: