Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - Аполлинарий Фомич Рукевич

– Там еще есть кое-какие другие вещи; вы их, пожалуйста, при случае распродайте и деньги мне вышлите с письмами по адресу моему.

Что-то меня задержало, и я только часа через два пошел за моей покупкой. Проходя одной улицей, я встретил дорожный экипаж с закрытым верхом, из-под которого на меня глянули испуганные лица какой-то дамы, закутанной в темную вуаль, и знакомого юнкера. Отъехав немного, юнкер выскочил из экипажа, окликнул меня и торопливо попросил возвратить данный мне адрес для пересылки писем. Я сказал, что его нет со мной, но я и так помню. Юнкер побледнел, потом нервно схватил меня за борт сюртука и спросил: – Рукевич? Вы честный человек?..

– Полагаю… – ответил я удивленно.

– Ну, так поклянитесь мне, что вы никому, ни под каким видом не скажете моего адреса, не выдадите меня?..

– Что за таинственность такая?.. Зачем вам моя клятва, я и так вам могу обещать, никому не говорить. Извольте, я вам даю честное слово порвать адрес и никому не говорить и даже позабыть…

– Ну, смотрите же, я вам почему-то верю. Да еще прошу вас, ради Бога, не говорите, никому, что вы меня встретили сейчас в экипаже с… не одного… Обещаете?..

Я, конечно, обещал. Он крепко, до боли сжал мне руку, и слезы стояли в его глазах. Торопясь к экипажу, он мне бросил еще фразу:

– А вещи можете взять себе на память, а если продадите, то денег не высылайте, а подождите моего письма.

И этого письма я жду до сих пор. Но адреса я, вопреки обещанию, не забыл. Да и как мне было его забыть, когда только я один мог сказать, куда девалась жена одного офицера, исчезнувшая как раз в эти же дни. Дело было так ловко подстроено, что все были уверены, будто ее украли лезгины или татары. Но и юнкер тоже скрылся с горизонта. Переменил ли он фамилию, или иначе как-нибудь устроился, но никто о нем ничего не знал, несмотря на всевозможные справки. Вещи же, мною купленные, оказались такими, что и сейчас я бы не отказался от приобретения подобных: стоили же они не десять рублей, а по меньшей мере сто рублей. Тюфяк, например, был на оленьей шерсти, походного типа, свертывающийся и простеганный поперечными валиками с замшевыми боками. Все остальные вещи: несессеры, погребцы, щетки и много других безделушек были все очень изящны и дороги. Долго мне потом приходилось вести торговлю этими вещами, вырученные же деньги я все же отослал по известному мне адресу. Думаю, что владелец их получил, ибо обратно мне с почты их не вернули.

Хотя я и роптал на товарищеский состав, но должен сказать, что в канцелярии мне жилось довольно хорошо. Прежде всего я получил совершенно отдельное помещение в небольшой комнате при архиве, а, во-вторых, отношение ко мне сослуживцев и начальства не заставляло желать лучшего. Поручик 3-в, оговоркой ли, или намеренно, сразу обратился ко мне на «вы», так оно и пошло. Относительно же работы мне как-то удалось быстро усвоить механизм канцелярской премудрости. Помню я, нужно было составить третную ведомость. Старший писарь был болен и лечился на водах, а остальные никогда к этим требованиям не касались. Просмотрев ведомости за прежние времена, я увидел, что это не очень мудрая вещь, и попытался сам составить по прежним образцам, введя изменения, согласно новейшим приказам по полку. Тут было затронуто мое самолюбие, – смогу ли я справиться без руководителя. Оказалось, что могу. В начале, конечно, приходилось довольно часто прибегать к помощи крючкотвора с бугристым носом, знавшего решительно все по канцелярской части, а потом я сам начал справляться настолько успешно, что мог бы обойтись и без указаний старшего писаря, когда тот вернулся с вод. Но мне было искренно жаль этого старого служаку, поседевшего в канцелярии и наивно полагавшего, что мудрее этой работы не существует. Конечно, я не разубеждал его и, напротив, постоянно прибегал к его авторитету, даже когда меня впоследствии назначили полковым адъютантом.

Несмотря на добрые отношения, установившиеся у меня с сослуживцами, много раз мне приходилось грустить по моим одноротцам, по дорогому Максимычу, по Клинишенку, по почтенному, всегда ровному и степенному фельдфебелю Соколову и по многим другим… За это время я им часто писал. В дни же прихода из лесу подводы я уж обязательно бывал в роте и узнавал во всех подробностях все происходившее в команде; например, что Федорчук «ногу себе спортил» топором и ему рану засыпали трутом, что охотники волчат нашли, а Василенка, нашего ротного весельчака и балагура, змея укусила, да ротный фершал Мудрый рану отсосал и прижег каленым железом. На вопрос мой у возницы, нет ли мне писем, большей частью получался ответ: «Как же, пишут вам письмо. Привезу, как приеду в другой раз». Ответ этот не был ироническим для того, кто знал, с каким трудом солдатам давались письма. Но зато каждый раз мне привозили какой-нибудь лесной гостинец, то ягод, то дикого меду, то рыжиков, которые, кажется, только и растут в Закавказье, что в Манглисских лесах. Однажды мне удалось выпроситься в двухдневный отпуск, который я с величайшим наслаждением провел в лесу, словно школьник, вырвавшийся на волю.

Весьма скоро в мои канцелярские занятия внеслось разнообразие. Как-то раз пришел адъютант и приказал мне одеться в мундирную пару первого срока и следовать за ним. Таинственное это шествие закончилось у дома полкового командира. 3-в вошел первый, а я остался размышлять, для какой расправы могли меня потребовать сюда, – кажись, ни в чем особом я не провинился и не замешан. Наконец меня позвали в кабинет князя. Он ходил по комнате в расстегнутом сюртуке без погон и курил из длинного мундштука.

– Здоррова, брратец!.. – поздоровался он со мной.

– Здравья желаю вашей светлости… – отчеканил я.

– Вот эту тетрадку нужно переписать четко, рразборрчиво. Есть тут слова, не по-русски написсанные, так ты, брратец, место оставь, я сам их впишу потом… Когда кончишь, прринеси…

Я облегченно вздохнул и пошел исполнять работу. Это, насколько мне помнится, был какой-то проект о скорейшем покорении Кавказа. Не без труда мне далась эта переписка. Помимо массы грамматических ошибок, почерк князя был детски неустоявшийся, неразборчивый, фразы какие-то неоконченные и даже логика страдала. Помучившись некоторое время, я обратился к 3-ву, и тот, взглянув на меня с улыбкой, сказал:

– А вы пишите, как знаете, как вам кажется лучше. Ведь эти проекты дальше кабинета никуда не пойдут…

Тогда я начал перекраивать «из старого фрака новый сюртучок»,