Блондинка. Том II - Джойс Кэрол Оутс

…Рождение сценического живого существа (или роли) является естественным актом органической творческой природы артиста.

Станиславский «Работа актера над собой»

Это не могло быть случайностью. Ибо в том месте, где она безвыходно обитала весь остаток своей «блондинистой» жизни, случайностей не бывает. Именно здесь я обнаружила, что все не случайно, все необходимо. Одно цепляется за другое, как колючки дикобраза, которые невозможно выдрать из плоти, где они застряли, как якоря.

«Fur Elise» — так называлась эта красивая, постоянно преследующая ее мелодия.

«Fiir Elise» — эту мелодию она играла, вернее, пыталась играть на маленьком белом пианино Глэдис, некогда принадлежавшем Фредерику Марчу. В те давние дни, на Хайленд — авеню, в Голливуде. Глэдис столь многим пожертвовала, чтобы ее дочь, Норма Джин, могла брать уроки музыки и пения. Словно знала, что настанет день и ее Норма Джин будет артисткой. Она всегда в меня верила. А я тогда совсем ничего не понимала. И был у нее учитель музыки, мистер Пирс, которого она обожала и побаивалась одновременно и который, крепко ухватив ее за руку, показывал, на какие клавиши следует нажимать.

— Норма Джин, не глупи. Попробуй еще раз.

Она была одна, когда снова услышала эту музыку. Рассеянно поднималась по эскалатору в универмаге «Баллокс» на Беверли-Хиллз. В понедельник репетиций на Студии не было. И костюма и грима Лорелей Ли («Мэрилин Монро просто рождена для этой роли!») на ней тоже не было. Она выглядела обычной покупательницей с Беверли-Хиллз. Никто бы не узнал ее в этом обличье, она просто уверена. Норма Джин заехала в «Баллокс» купить подарки: для своего гримера Уайти (поистине незаурядная личность и все время заставляет ее смеяться); и для Ивет, секретарши мистера Зет (которая была так добра к ней и так терпелива и свято хранила ее тайну). Она также решила купить для Глэдис красивую ночную рубашку, которую отошлет в Лейквуд с открыткой следующего содержания: С любовью. Твоя дочь Норма Джин. На ней были солнцезащитные очки с такими темными стеклами, что разглядеть цифры на ценниках было почти невозможно, свободного покроя и песочного цвета льняной жакет и льняные же слаксы. На ногах парусиновые босоножки на низкой пробковой танкетке — сущее счастье и облегчение для постоянно ноющих ног. Пышные сверкающие платиновые волосы, слегка встрепанные после сна, она прикрыла аквамаринового цвета шарфом. Она не помнила, сама его купила или же то был чей-то подарок. Ибо на этом отрезке жизни люди вечно совали ей разные подарки. То были предметы туалета, даже драгоценности и фамильные вещи. И из вежливости она просто не могла им отказать и из вежливости всегда восхищалась этими вещами.

Нет, ты примерь, Мэрилин! О, до чего же здорово на тебе смотрится! Пожалуйста, возьми! Бери, я настаиваю!

Итак, поднимаясь по эскалатору на второй этаж универмага «Баллокс», она вдруг услышала звуки пианино и сначала не поняла, что это. Поскольку голова, словно автомат-проигрыватель, была забита обрывками стремительных и ритмичных танцевальных мелодий из музыкальной комедии. Напористая, навязчивая, вульгарная, эта музыка не оставляла ее ни на минуту. Но то, что она услышала, поднимаясь на второй этаж, резко отличалось. То была классика. И не в записи или на пластинке, в этом она была просто уверена. Живая музыка, и исполняет ее настоящий пианист. Он играл пьесу Бетховена «Fur Elise»! Которая так и пронзила ее сердце, словно острым осколком прозрачнейшего стекла.

«Fur Elise» — это произведение исполнял для Нормы Джин Клайв Пирс. Исполнял медленно, нежно и печально на волшебном белом пианино — как раз перед тем, как увезти ее в сиротский приют.

Ее дядя Клайв. «В последний раз, дорогая. Ты меня простишь?»

Она простит. Она уже простила.

Сто, тысячу раз она уже простила всех их.

Вообще-то Мэрилин Монро не имеет ничего общего со своими фотографиями. В жизни она выглядит гораздо моложе, очень хорошенькой и милой. Но красавицей ее никак нельзя назвать. Как-то раз мы встретили ее в «Баллокс», она пришла туда за покупками. И выглядела… ну, как все. Ну, почти, как все.

Словно завороженная, она следовала за звуками «Fur Elise», пока не оказалась на самом верхнем, пятом этаже. Обуреваемая чувствами, она уже почти забыла, зачем здесь, почему оказалась в этом магазине. Она ненавидела ходить по магазинам и делать покупки, к тому же всегда нервничала на людях. Даже в этом одеянии у нее не было уверенности, что чей-то проницательный любопытный и всезнающий взгляд не разоблачит ее, ибо то было время информаторов и свидетелей. (Даже В., невероятно популярная в военное время звезда и стопроцентный патриот Америки, был не так давно допрошен Калифорнийским комитетом по расследованию подрывной деятельности коммунистов и их приспешников в индустрии развлечений. О, если б В. назвал им ее имя! Вполне возможно, она что-нибудь и ляпнула ему в защиту коммунизма? Нет, В. никогда ее не выдаст, не так ли? После всего того, что было между ними?..)

А звуки пианино продолжали притягивать ее, она просто не могла им противостоять. Глаза Нормы Джин наполнились слезами. Она так счастлива! Все в жизни и в карьере складывается как нельзя лучше; думает она теперь больше о будущем, чем о прошлом; и ей дали самую большую на Студии гримерную, которая прежде принадлежала самой Марлен Дитрих, — об одном этом прежде и помыслить было просто невозможно, и все это невероятно радовало и возбуждало. И у нее снова началась бессонница. И чтобы уснуть ночью, утром, днем и вечером она только и делала, что работала, работала, работала, упражнялась и танцевала. Доводила себя до полного изнеможения и еще вечерами, просто падая от усталости, писала дневник.

Но в универмаге «Баллокс» ей запретили мерить одежду. Вообще во всех хороших магазинах запрещали. Потому, что у нее все бедра были в пятнах. Она не носила нижнего белья. Она не была чистой. Эта наркоманка вечно потела и сидела на бензедрине.

Пятый этаж был самым престижным в универмаге. Там продавали безумно дорогие платья «от кутюр», там же находился салон мехов. Пол устилали плюшевые ковры цвета гнилой розы. Даже освещение было каким-то эфирным. На этом этаже Норма Джин примеряла наряды для мистера Шинна, и он купил ей тогда к премьере «Асфальтовых джунглей» белое платье для коктейля. Как легка и радостна была ее жизнь в период Анджелы! Никакого прессинга на «Мэрилин Монро» тогда еще не ощущалось; три года назад «Мэрилин» еще только-только появилась. Один И. Э. Шинн в нее верил. «Мой Иса-ак!.. Мой еврей!» И однако же она предала его. Из-за нее он умер от разрыва сердца. В Голливуде продолжали жить люди, близкие родственники мистера Шинна, которые до сих пор ее презирали, считали шлюхой. А что она, собственно, сделала?.. В чем можно было ее винить? «Я не вышла за него замуж и не приняла от него денег. Я могу выйти замуж только по любви».

Она любила Касса Чаплина и Эдди Дж., но в момент раздражения вдруг съехала с квартиры, в которой они вместе жили. Близнецы… С Близнецами нет и не могло быть никакого будущего, пришлось спасаться бегством. Собиралась она в страшной спешке, взяла только самое необходимое — кое-что из одежды, несколько любимых книг. А все остальное оставила там, даже маленького полосатого тигренка. Ивет предвидела, что это рано или поздно случится. И заблаговременно сняла для Нормы Джин другую квартиру, на Фонтейн-авеню. (Разумеется, Ивет следовала указаниям мистера Зет. Ибо теперь мистер Зет, возглавляющий Студию, стал ревностным сообщником Нормы Джин, почти что сердечным другом, искренне сочувствующим во всем звезде, которая, по сути, являлась для него вкладом на миллион долларов.) И вот теперь еще этот Бывший Спортсмен! Заявил, что любит ее, что никогда еще не любил так ни одну женщину, просил выйти за него замуж. Причем уже на втором свидании, они даже не успели переспать. Возможно ли это? Чтобы мужчина, такой знаменитый, такой добрый и щедрый, с головы до пят джентльмен, вдруг захотел жениться на ней! Ей хотелось признаться ему, что из нее вряд ли получится хорошая жена, что бедному Баки Глейзеру она была плохой женой. Однако победили, как всегда, слабость и страх, что он тут же разлюбит ее. И она услышала свой собственный девичий голосок, говоривший, что и она любит его тоже, да, и, возможно, станет его женой в один прекрасный день.