Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева

«Ты сам выбрал наказание, – был ответ. – До тех пор, пока ты не забудешь о людях в катакомбах, я буду толкать тебя в грязь. Убей их, и будем квиты. Я снова стану твоим слугой, цепным псом, если захочешь».

Хотел ли он?

«Тебе все равно не избавиться от меня. Я – это ты. Без меня ты – ничто. Слабый, перепуганный ребенок. Ты – младенец!»

Неправда. Пусть он не гений, не хитрец, не стратег – все это дано ему злым подселенцем. Но он, по крайней мере, не трус – это свое, не заемное. И еще он справедлив, это отмечают все, кто с ним сталкивался. Не любит нечестья, не терпит напраслины, сплетен. Это тоже свое. Лар-то как раз подбивает его на каверзы. Каждый раз, когда проконсулу приходилось судить, решать чью-то участь, злобная тварь просто под руку толкала, заставляла возмутиться, вспылить, принять неправое решение – лишь бы поскорее, лишь бы отвязаться. Приходилось его обуздывать.

Значит, свое: храбр и справедлив. Уже неплохо. Обычно, конечно. Без изысков. Но вовсе не так ужасно, как у многих. Например: труслив и прожорлив, или ленив и похотлив, или, наконец, завистлив и пьяница. Гораздо лучше, чем у большинства!

Но и не блестяще. Значит, сам по себе он честен и прост. Таких тысячи. Избавиться от лара – принять свою обычность, дюжинность. Сказать себе: ты никогда бы не достиг высот без этой твари. Но нужны ли высоты, если даймон не дает жить?

Излучина реки образовывала огромную вымоину с песком, целый плес, за которым располагался затон, больше похожий на озеро. Вот на его-то берегу и стоял деревянный храм с коньком на крыше – верхняя поперечная балка завершалась фигурками лошадей, вернее, их голов.

Авл знал, что на здешних землях поклоняются богине-матери в образе белой кобылицы. Ее-то ипостасью и является Секвена, чьи белопенные волосы как грива и чьи водяные кони, с перепончатыми плавниками вместо копыт, скачут во время наводнения на гребне волны.

В храме давно ждали прибытия священного кумира. Навстречу ему вышли жрецы в венках из молодых веточек омелы и с золотыми серпами за широкими веревочными поясами. Проконсулу было почти жаль, что Секвена уходит из его рук. «Почти» – неверное слово. Проклятый лар криком кричал, требуя свое – дубовую колоду со змеями.

Как больно! Сердце едва не выпадало из груди на дорогу. Проконсул даже инстинктивно придержал его рукой. Он молча указал жрецам на телеги с оружием, и младшие из них, по знаку главных бородачей, начали разгружать поклажу. Казалось, они должны были бы смотреть на Мартелла волками, понимая, что все это принадлежало их соплеменникам. Ничуть не бывало. Галлоты редко договариваются друг с другом. У них нет тяги к единству. Нет той капельки крови, которая когда-то собрала весь Лациум в кулак, построила Вечный Город и заставила его граждан, вместо того, чтобы сражаться друг с другом, покорять остальной мир. Всего одна золотая искорка в крови, зато у каждого. Эти искорки тянулись друг к другу. А галлоты – храбрецы и бахвалы – пробивали головы соседям с той же яростью, с которой бросались на завоевателей.

Что ж, именно поэтому варвары и служат подножием славе его народа! Авл вскинул голову так высоко, чтобы его взгляд скользил по верхушкам деревьев. Так в самый раз – выглядишь достойно, но не чванливо. Высокомерие – это когда линию ведут от подбородка к небу над кипарисами, здесь – дубами. Целые дубравы! Ничего подобного в Лациуме нет. К счастью, леса светлые, лиственные – клен, ясень, граб – веселые, сухие, с полянами, певучими ручьями, водопадами по россыпям камней. С девушками, пасущими коз, с табунами диких лошадей на опушках…

Ничего нет прекраснее виноградников Лациума. Но эти леса с деревьями в кудряшках хмеля и в бородах дикой лианы – не хуже. По крайней мере, для местных обитателей.

Одни из жрецов Секвены подняли длинные деревянные трубы и заблеяли в них. Другие вторили им, дуя в висевшие на шее костяные свистульки. По знаку командующего, Друз отобрал одну у самого пузатого и громогласного дядьки. Авл повертел игрушку в руках, пару раз брезгливо дунул. Бросил:

– Из указательного пальца человека.

И вернул назад, дикому музыканту.

Младшие жрецы начали опускать на дно реки оружие, привезенное проконсулом. Белые, точно не знавшие солнца, руки служителей Секвены погружались в желтоватые воды, держа, как подносы, груженые бронзой деревянные щиты, и отпускали их. Металл шел на дно быстро, отливая сквозь мелкую рябь зеленоватым свечением.

Авл сощурился. Ему показалось, что вслед за каждым мечом вниз под волну уходили тени убитых. Их лица были серы, безжизненны и как бы угнетены происходящим – последний момент жизни застыл и растекся по ним. Тому попало из пращи в висок, и он навсегда остался удивленным. Другого ударили мечом в живот так, что вспороли кожаные доспехи, – от этого на его посеревших губах чудились пузырьки кровавой пены, они уже стали черными, но не исчезли. Третьему прострелили грудь, и он схватился за нее с какой-то тоской, точно получил дурную новость, и меланхолия навечно стала его спутницей.

«Ужасно было бы вот так увидеть всех убитых тобой за всю жизнь!» – подумал Мартелл, и усилием воли заставил себя смотреть вниз, между ушей лошади. Всегда помогало, когда его черным крылом окутывал стыд. Но на этот раз проконсула точно подмывало поднять глаза на воду. А в ее ряби плясали отражения мертвецов. Уходя на дно, они вовсе не испытывали умиротворения, напротив, их черты искажало еще большее страдание, как будто и по ту сторону жизни была боль.

Эти то ли люди, то ли тени не хотели покидать спасительный кров смерти, переходя от Огмиса к похитительнице хворей Секвене. Паломники избавлялись от болезней, а несчастные мертвецы высасывали злых духов, пивших человеческое дыхание, и носили их в себе, пока Секвена не выпускала мор на землю – ведь ничто никуда не девается, только может быть перераспределено.

– Ты что-то слышишь? – Валерий всегда знал, что другу открыто больше, чем остальным. Авл не боялся показаться ему сумасшедшим.

– Они просят не отдавать их Секвене, – с легким сожалением молвил проконсул. – Но мы не властны. – Он тронул пятками бока лошади и поехал в сторону.

Как бы в ответ на принесенные жертвы со дна руки забил источник, он запузырился на поверхности, поднимая колоссальные наплывы воды. Вдруг Авл увидел – только он да жрецы, но не простые смертные – как из середины самого большого пузыря стала подниматься темноволосая голова, потом плечи, грудь… Проконсул в ужасе узнал Карру.

Ее глаза были закрыты, лицо мертво. Вдруг по этой серой маске пробежала судорога, веки поднялись, зрачки зажглись, на щеки хлынул румянец. Женщина ожила и двинулась к берегу по неглубокой воде. Жрецы разом заговорили, подозвали переводчика. Тот хлопал глазами, ничего не видел, ничего не понимал, но вынужден был передать командующему их слова:

– Они говорят, что богиня возвращает проконсулу жертву, принесенную ее брату в благодарность за щедрые дары ей самой. Только что за жертва, мы не знаем…

Мартелл знал.

Голая Карра прошлепала по песку, оставляя на нем следы длинных узких ступней, и встала позади командующего, как его неотступная тень. С нее текла вода, губы безжизненно улыбались.