Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом "ненормальности". Какая она изнутри? - Джон Элдер Робисон

Кроме псориаза, у отца начался еще и артрит. Колени у него подгибались, пошли боли. Последовали уколы кортизона и прочего. В тридцать пять лет он превращался в развалину. Тогда никто не понимал, почему, или, во всяком случае, не объяснял. Но я-то знал причины. Отец был неимоверно несчастен. И он, и мать пришли к неудачному браку, прожив каждый несчастное детство, а я теперь пожинал плоды.

Отца с его пьянством и болезнями уже было бы более чем достаточно для одной семьи, но сдавать начала и мать. К этому времени она уже скатывалась в пучину безумия, которое в конечном итоге приведет ее в палату для буйнопомешанных, в Нортхемптонской государственной психиатрической клинике. У нее начались видения – ей мерещились черти, люди, призраки… Никогда нельзя было сказать точно, кого она сейчас видит перед собой. Она показывала то на лампы, то на потолок, то в углы, и спрашивала: «Ты их видишь?» Но я никого ни разу не видел.

Она часто говорила ужасные вещи. Я так основательно постарался их забыть, что теперь не могу повторить – не помню. Мои воспоминания о тех годах похожи на вспышки резкого, слепящего света – как будто отдельные эпизоды выхвачены стробоскопом или фотовспышкой. Они невыносимы, их больно воскрешать перед внутренним взором.

Родители сводили с ума друг друга и едва не свели с ума меня. К счастью, синдром Аспергера изолировал меня от худших проявлений их безумия, а потом я уже достаточно подрос и бежал из дому.

Мать часто говаривала: «Джон Элдер, твой отец умен и очень опасен. Ему удается обхитрить врачей, так что им его не раскусить – он ловко притворяется нормальным. Я боюсь, что он попытается нас убить. Нам надо найти убежище, уехать от него и прятаться, пока врачи не приведут его в порядок».

Долгое время я верил матери. Брат был младше, и потому верил еще дольше меня. Но теперь я знаю правду. Эти обещания тоже были безумием и обманом. Оба они, отец и мать, сходили с ума и стали очень коварными.

К тому времени, когда мне исполнилось тринадцать, а брату – пять, мать отыскала для меня доктора Финча, о котором мой брат рассказывает в своих мемуарах «Бег с ножницами». Помню, как мы впервые отправились к нему на прием втроем. Я шел к врачу с опаской, потому что мать уже довольно давно гоняла меня по разным психотерапевтам, игровым группам и консультантам, пытаясь выяснить, что же со мной не так. И ни один из врачей не помог. Но даже тогда я отчетливо видел, что именно у нас неправильно.

– Родители у нас с тобой неправильные Микроб, родители! – делился я с братом. – Я наблюдал за родителями своих друзей. Они не такие, как наши.

Микроб, конечно, разницы не понимал – он был еще слишком маленький.

Родители частенько поручали мне присмотреть за Микробом, когда уходили из дома. Но в этот раз к врачу мы пошли втроем – отец, мать и я. Поэтому я успел переговорить с братом перед выходом.

– Микроб, мы сейчас пойдем к психиатру – тебя обсуждать. Я с тобой остаться не могу, потому что я там тоже нужен, меня будут спрашивать, как с тобой поступить. Поэтому мы сейчас прикуем тебя к батарее – так надежнее, и с тобой ничего не случится до нашего возвращения.

– Джон Элдер! – одернула меня мать. – Прекрати пугать Криса. С ним посидит няня.

Мы оставили Микроба дома с няней и отправились к психиатру. Он принимал в одном из тех старых конторских зданий, которые выстроились вдоль главной улицы Нортхэмптона. Мы поднялись на третий этаж на древнем лифте – таком, который похож на открытую клетку, – и очутились в просторной приемной, заставленной мебелью с истертой обивкой. За школьной партой у стены сидела какая-то девочка; она оказалась докторской дочкой. Кабинет доктора Финча помещался за старой деревянной дверью, но вместо таблички была просто надпись, травленая по матовому стеклу, совсем как в кабинете сыщика – я такие видел в кино. Шипел паровой обогреватель, и я чувствовал его запах. Окна, похоже, никогда не отпирали и не мыли. Пахло старым ковром и усталыми посетителями.

Доктор пошел нам навстречу. Или, может, мы двинулись навстречу ему.

– Добрый день, я доктор Финч! – пробасил он.

Доктор Финч оказался пожилым, полным, с белоснежной шевелюрой. Говорил он с едва заметным иностранным акцентом. Судя по всему, мать с отцом уже у него бывали, и отец успел рассказать об этих посещениях дедушке.

– Берегись этого доктора Финча, – предупредил меня дед, когда я накануне позвонил и сказал ему, куда меня ведут. – Я навел о нем кое-какие справки.

Зачем деду было наводить справки про доктора Финча, я не постигал.

– Его вышвырнули из Кингспорта в штате Теннесси, изгнали из города с позором, – объяснил дед.

Про изгнание из города я читал в книжках по истории.

– А его вымазали дегтем и вываляли в пуху? – спросил я. Такая расправа, судя по книжкам, частенько входила в ритуал изгнания с позором. Исполняла ее разъяренная толпа.

– Не знаю. Просто держи ушки на макушке.

Вот я и держался настороже с доктором Финчем – с первой же минуты.

Мать, отец, а затем я по очереди заходили к нему в кабинет, а потом мы вошли туда уже втроем. Не помню, о чем мы толковали в то первое посещение, но потом стали посещать его регулярно. Доктор Финч высказал два пункта, которые изменили мою жизнь. Первый: я имею право называть родителей любыми прозвищами. Второй: отец не имеет права меня бить. И, в отличие от советов и инструкций всех предыдущих психиатров, на сей раз наставления сработали. Отец больше ни разу не поднял на меня руку. За это я всегда буду благодарен доктору Финчу, хотя впоследствии он и повел себя по-чудацки.

– Джон изобрел для вас два новых прозвания, – объявил доктор Финч моим родителям после того, как я поговорил с ним с глазу на глаз. – Я его в этом поощрял, чтобы у него была свобода самовыражения. Джон? – он повернулся ко мне.

– Я решил звать тебя Рабыней, – сказал я матери. – А тебя – Тупицей, – сообщил я отцу.

– Хорошо, Джон Элдер, – ответила мать. Она была готова на все, лишь бы я был в хорошем расположении духа.

– Мне это совсем не по душе, – возразил отец.

– Что ж, придется вам уважать выбор Джона, – ответил доктор Финч.

Может, доктор Финч тогда и не знал, что такое синдром Аспергера, но он был первый, кто поддержал и одобрил мою собственную систему имен-прозвищ.

– И, что бы он ни сказал, вы не должны поднимать на него руку, – обратился доктор Финч к отцу. Мать меня никогда не била. И с того самого дня отец тоже перестал меня бить.

Мы начали регулярно ходить к доктору Финчу на прием – Рабыня, Тупица и я. Еще они ходили к нему на прием отдельно, без меня. Микроб был поначалу слишком мал, чтобы ходить с нами на психотерапию, и мать не восприняла мою идею приковывать Микроба к нефтяной цистерне в подвале, пока нас нет дома, поэтому с братом вызвалась сидеть миссис Штоц, бабушка моего одноклассника.

Постепенно мы поближе познакомились с семьей доктора Финча, и они нас вроде как взяли под крыло и стали опекать. Я сдружился с его дочкой Хоуп и еще одним пациентом, Нилом Букменом. Доктор Финч, вне всякого сомнения, был из чудаков чудак. Он жил в просторном и старом викторианском доме в центре города, и у него всегда клубилась целая толпа друзей и пациентов. Они на него только что не молились. Это благоговение меня как-то смущало и казалось подозрительным, но, поскольку доктор Финч кое-чего добился для меня, я решил – пусть благоговеют.