Лжец на кушетке - Ирвин Д. Ялом

Для рационализации своих действий доктор Кук обратился к теории: «Для вашего исцеления, Кэрол, прикосновения просто необходимы. Расставание с Расти раздуло непотухший костер ранних, довербальных потерь, так что и терапевтический подход строится на невербальном подходе. Вы не можете поговорить с памятью своего тела — их можно только убаюкать, успокоить телесным контактом».

Успокоение телесным контактом скоро перешло в успокоение сексуальным контактом, имевшим место на печального вида потертом кашанском[9]ковре между двумя их стульями. С того момента сеансы шли по налаженной схеме: несколько минут рассказа о происшествиях за неделю, сочувственные «ш-ш-ш» доктора Ральфа (она никогда не называла его по имени), далее — исследование симптомов — навязчивые мысли о Расти, бессонница, анорексия, неспособность сосредоточиться, и в конце концов — повторение интерпретации: столь бурная реакция на расставание с Расти черпает силу в уходе отца из семьи.

Доктор Кук был профессионалом. Кэрол успокоилась, чувствовала, что о ней заботятся, — и была благодарна за это. А потом, где-то за полчаса до окончания сеанса, доктор Кук переходил от слов к делу. Например, во время проработки сексуальных фантазий Кэрол он говорил, что некоторые фантазии необходимо реализовать; или в ответ на ту злость, которую Кэрол направляла на мужчин, он утверждал, что его профессиональный долг — доказать ей, что не все мужчины — подонки; или когда Кэрол говорила, что кажется себе некрасивой, что она не может нравиться мужчинам, он отвечал, что может лично доказать, что она в корне не права, что он сам не может устоять перед ее очарованием. Еще был такой вариант: Кэрол начинала рыдать и он говорил: «Эй, ну что ты. Поплакать, конечно, полезно, но давай я лучше обниму тебя».

Как бы ни развивался их диалог, остаток сеанса проходил по одному и тому же сценарию: он сползал со стула на потертый персидский ковер и протягивал к ней руки, приглашая последовать его примеру. Несколько минут уходили на объятия и ласки, потом он протягивал ей разноцветные презервативы и предлагал выбрать, какой ей больше нравится. Возможно, эта нехитрая процедура помогала ему поверить, что она контролирует ситуацию. Потом Кэрол вскрывала упаковку, натягивала презерватив на его эрегированный член — того же цвета, что и его чисто выбритые розовые щеки. Доктор Кук всегда играл пассивную роль: он лежал на спине, позволяя Кэрол забираться на него и самой контролировать ритм и глубину сексуальных танцев. Возможно, это было очередным приемом, с помощью которого он убеждал себя, что она несет ответственность за происходящее.

Помогли ли ей эти сеансы? Кэрол думала, да. Каждую неделю в течение пяти месяцев Кэрол покидала его кабинет, зная, что о ней есть кому позаботиться. И, как и предсказывал доктор Кук, воспоминания о Расти и правда стерлись из ее памяти, вернулось спокойствие, и она снова начала посещать занятия в колледже. Все шло гладко до тех самых пор, когда после двадцати таких сеансов доктор Кук не объявил, что она совершенно здорова. Его работа на этом заканчивается, сказал он ей, и пришло время прекращать терапию.

Прекратить терапию! Его уход отбросил ее назад, к тому, с чего она и начала. Хотя она и не рассчитывала, что их отношения продлятся вечно, она никогда и представить себе не могла, что ее вот так выкинут за порог. Она каждый день звонила доктору Куку. Сначала он был радушен и ласков, но она продолжала звонить, и он стал резок и раздражителен. Он напомнил ей, что система студенческого здравоохранения предоставляет учащимся только кратковременную терапию, и просил не звонить ему больше. Кэрол была уверена, что он нашел себе другую пациентку для терапии с применением сексуального подкрепления. Все было ложью, поняла она: его забота, его участие, слова о ее красоте. Он Просто манипулировал ею, все это делалось для его удовольствия, а не ради ее пользы. Она не знала, как после этого можно верить людям.

Следующие несколько недель были кошмаром. Она отчаянно тосковала по доктору Куку, поджидала его у дверей офиса, чтобы вырвать у него хотя бы капельку внимания. Вечерами она накручивала диск телефона, набирая раз за разом его номер, или пыталась разглядеть его через прутья кованой железной изгороди, окружающей его огромный дом на Проспект-стрит. Даже теперь, спустя почти пятнадцать лет, она отчетливо помнила это ощущение: холодные витые железные прутья впиваются в ее щеки, а она наблюдает, как силуэты доктора Кука и его домочадцев перемещаются из комнаты в комнату. Скоро боль превратилась в ярость. Появились мысли о возмездии. Доктор Кук изнасиловал ее — он не применял физическую силу, но факт остается фактом: она была изнасилована. Кэрол обратилась за советом к молоденькой преподавательнице-практикантке, и та посоветовала ей отказаться от этой идеи. «У тебя нет доказательств, — сказала она. — Никто тебе не поверит. А даже если и поверит, только представь, какое унижение тебе придется пережить: ты должна будешь описать им, как происходило изнасилование, свою роль в нем, должна будешь объяснять, почему добровольно возвращалась к насильнику столько раз, неделю за неделей».

С тех пор прошло пятнадцать лет. Именно тогда Кэрол решила стать юристом.

На последнем курсе колледжа Кэрол проявила недюжинные способности в области политологии, и профессор, который вел курс, написал ей отличную характеристику и рекомендацию в юридический колледж, но при этом активно намекал ей, что рассчитывает получить вознаграждение сексуального характера. Ярости Кэрол не было предела Поняв, что ощущение беспомощности и депрессия верну, лись к ней с новой силой, она обратилась к доктору Цвей-зунгу, психологу, занимающемуся частной практикой. Первые два сеанса с доктором Цвейзунгом были успешными, но потом он начал сильно напоминать ей доктора Кука: также придвигал свой стул ближе и постоянно говорил о ее красоте и привлекательности. На этот раз Кэрол не растерялась: она уже знала, как следует вести себя в подобных ситуациях. Она выбежала из офиса, крича что есть мочи: «Ты подонок!» Это был последний раз, когда Кэрол просила о помощи.

Она потрясла головой, пытаясь прогнать воспоминания. Почему она вдруг вспомнила об этих мерзавцах? Особенно об этом гаденыше — докторе Ральфе Куке? А потому, что пыталась разобраться в спутанных чувствах. Единственное, что она получила хорошего от доктора Кука, — это мнемоника для определения чувств, которая базировалась на основных четырех: боль, грусть, ярость, радость. Эта методика не раз ей помогала.

Она облокотилась на подушку и сосредоточилась: «Радость» она отмела сразу. Она уже давно ничему не радовалась. Теперь остальные три. «Ярость» — здесь все просто; это было знакомое чувство, ее родная стихия. Она сжала ладони и ясно и отчетливо почувствовала, как вздымается в ней ярость. Простая. Естественная. Она дотянулась до подушки Джастина и прошипела: «Мразь, мразь, мразь! Где, черт возьми, ты провел эту ночь?»

Кэрол знала и «грусть». Не очень хорошо, не совсем ясно, как некоего еле различимого призрачного спутника. Сейчас она острее, чем обычно, ощутила, что он был с ней всегда, потому что не смогла найти его в себе. Долгие месяцы она ненавидела утро: просыпаясь, она стонала при мысли о том, что ждет ее днем: слабость, тошнота, негнущиеся суставы. Если это была «грусть», то сегодня от нее не осталось и следа; сегодняшнее утро было другим: она чувствовала прилив энергии, злость. И ярость!