Глубокая выемка - Всеволод Шахов

подвала, вздохнул полной грудью. Сначала письма, потом хлеб, а теперь, вот… это. Вспомнились перешёптывания в бараке: "Откуда марафет?" А вот оттуда… Ну, что ж такого? Попросили – принёс. Да, на побегушках, но зато никто не ворует его деньги, которые он каждый месяц отправляет жене, никто ни разу не взял его сапоги, когда сплошь и рядом только и кричат о пропажах. Всего-то… в обмен на свободный выход из лагеря.

Иван не забыл и о просьбе красноармейца, стоявшего часовым на входе в лагерь – купил ему в деревне пачку папирос. Хотел предъявить пропуск, но тот доброжелательно кивнул: "Да ты чего и так тебя знаю". От такого обращения у Ивана приподнялось настроение, и он бодренько зашагал на точку встречи со Шпингалетом.

…А сизый голубь всё не шёл в петлю – топтался на месте, механически кивая головой. Шпингалет подбрасывал ему маленькие кусочки хлеба, провоцируя переступить через белую нитку, растянутую в кольцо-петлю. Но, голубь не шёл. Как будто нарочно, издеваясь, он поджимал одну лапку, стоя на другой, замирал на месте, уставившись на большой кусок хлеба в центре петли. Шпингалет ругался, даже попробовал схватить птицу, прыгнув на неё с расстояния трёх шагов. Голубь исхитрился и выпорхнул почти из сомкнутых ладоней Шпингалета. И охота начиналась сначала. Шпингалет сыпал крошки, завлекая голубя в петлю. Голубь, вертел головой, прицеливал на хлеб немигающий глаз, приближался, но останавливался перед ниткой.

– Присыпь нитку! – Иван подошёл из-за спины Шпингалета. Тот, от неожиданности, вздрогнул, сердито оглянулся.

– Без сопливых обойдёмся. Принёс?

Иван похлопал по карману штанины.

– Подожди, надо поймать, – и всё же последовал совету: соскрёб щепкой сухую пыль и пальцами покрошил на нитку, маскируя незамысловатый силок. Снова стал приманивать голубя. На удачу подлетел ещё один, менее осторожный, и безропотно пошагал в самый центр петли. Шпингалет дёрнул за конец нитки. Голубь успел только раз хлопнуть крыльями, завалился на бок, попытался взлететь, но Шпингалет схватил его за шею и ловким движением повернул голову набок.

Иван сглотнул, выдохнул, отвернулся.

– Чего такой впечатлительный?… Ну, давай чего принёс! – Шпигалет осклабился, протянул открытую ладонь. В другой руке сжимал красные лапы обмякшего голубя.

Иван торопливо вытянул из кармана холщовый мешочек. Шпингалет ловко забросил его в свой карман. Посмотрел в сторону дальнего барака.

– У десятого барака обещали огонь развести. Хоть особо жрать с этой птахи нечего, но ничего, желудок побаловать стоит, – похлопал себя по брюху и пошагал.

В барак Иван пришёл поздно вечером – задержался на занятиях в клубе. Нездоровое оживление чувствовалось сразу. Цыпа стоял в проходе и разглагольствовал: "…зачёт рабочих дней и досрочное освобождение – это приманка для дураков. Это, чтобы заставить вас, дураков, работать на советскую власть, на самом деле, всех досрочно освобождённых ловят и рассылают в другие лагеря".

"Мы сейчас, – в противовес Цыпе громко вещало лагерное радио, – на первый план, на первое место ставим работу – сознательную, настойчивую, ударную и творческую. Нужна была огромная вера, огромное организационное умение, чтобы в такой сравнительно небольшой срок создать такое большое дело".

– Что же вы все такие доходяги доверчивые, – Цыпа, вне себя от злости, кричал, – вас, как скот согнали, а вы ещё им и поклоняетесь. Вот я – не работаю и ничего, живу, вот штаны – не драные, фуфайка – новая, а у тебя? Он ткнул пальцем в грудь Егора Фомича.

– Успокойся, Цыпа, кайф словил, ну и кумарь в своём углу. Тут каждый сам выбирает, на кого ставить, ты ведь тоже… так себе, – Егор Фомич смахнул от груди палец Цыпы.

– Это я то «так себе»? – Цыпа запрокинул голову, артистично и угрожающе поводил ею по сторонам.

– Эй, Цыпа, прикрой пасть! – Клещ поднялся.

"Поэтому так много вдохновения в вашей работе, – восторженный голос из радио продолжал, – поэтому каждый работающий здесь на мой неизменный вопрос: «Что дает здесь вам работа?» – отвечает: «Много бодрости и удовлетворения». Единая идея господствует во всем строительстве, единый дух владеет работающими. Мы работаем со всеми над первой пятилеткой".

Цыпа забесновался. Он метался по проходу той половины барака, где жили раскулаченные, подбегал к очередным нарам, со злостью, не разбирая, наносил несколько ударов кулаками, по лежащему там человеку, пока не напоролся на встречный удар в переносицу, от которого опешил.

– Ты, ты кто такой? чтобы на меня… на меня… да я… – Цыпа не мог поверить.

– Гадина, об тебя руку чуть не сломал, – Егор Фомич морщился, сдавливал левую руку,

Цыпа встрепенулся, замахнулся, но Клещ схватил его за запястье и резким движением потянул руку за спину, отчего Цыпа развернулся, скорчившись. Клещ, не долго думая, придавил руку Цыпы к поперечине нар, выхватил из сапога заточку и вогнал в центр ладони. Скулящий вопль разнёсся по бараку. Посыл был понятен – Цыпу пустили в расход. Вся злость и боль, накопленная за последние годы, обрушилась на бывшего приближённого Клеща. Люди действовали. Кто наносил отточенные смачные удары ногами, кто неумело тыкал маленьким кулачком, стараясь попасть по носу, кто усердно колошматил куда попало. Цыпа сначала орал, потом стонал, потом затих.

Радио восклицало: "…Мы вносим наш вклад в это дело, мы соревнуемся наравне со всеми. Мы ударяем не менее крепко, чем весь ударный коллектив, мы, многие тысячи строителей, имеем право считать себя одной из ударных бригад нашей пятилетки!"

13

Ковалёв присел на корточки около набросанных в углу тоненьких картонных папок. Вечный беспорядок в учётно-расчётной части никого не волновал.

– Яков, эти что ли?

– Да эти. Афанасьев теперь требует, чтобы и ты свою подпись в акте на списание поставил. – Угрюмый Яков достал из кармана тряпку бледно-голубого цвета, выполнявшую функцию носового платка и подоил нос. Потом снова уткнулся в какие-то бумаги.

Акт, отпечатанный на машинке, лежал поверх папок. Ковалёв перенёс в угол табурет и сел. Прочитал бумагу. Четырнадцать фамилий. Всё вперемежку: где – полные имя и отчество, где – непривычные, вроде Полад Асиф Салех Оглы, где – непонятно что, похожее на выдуманную фамилию или кличку.

Открыл первое дело. Фотография. Взъерошенные тёмные волосы, острый нос, ошалело пялятся глаза. Похоже, силой заставили запечатлеть себя "в века", сразу после поимки… в века… вот и кончился его век. И двух лет не прошло. "Семь восьмых. Десять лет… Находясь в лагере участвовал в бандитском нападении…" Ковалёв закрыл папку – поставил в акте плюсик напротив фамилии.

Второе дело. Обтрёпанный картон обложки. Побывала не в одном лагере. Уф… Смиренные уставшие, спокойные глаза, ёршик волос, Лагерный снимок. Виделись с ним на Беломорстрое, Бригадир толковый