Честный проигрыш - Айрис Мердок

Залитый солнцем, Леонард восседал на деревянной скамейке во дворе церкви Св. Луки. Палка была пристроена сбоку, почти пустой теперь мешок с хлебными крошками притиснут к животу, обтянутому жилеткой. Вокруг него, на скамейке и на земле, теснилось целое скопище сизых голубей. Резко взмывая вверх, работая клювами, карабкаясь друг на друга, они, забыв о всяком достоинстве, азартно дрались за крошки. Мягкие крылья беспрерывно били по воздуху, твердые маленькие глазки таращились и поблескивали. Один голубь взобрался к Леонарду на колени и клевал прямо из сумки. На плечах тоже сидело по птице, и одна опустилась прямо на темя.

В отличие от сына Леонард был высок и тонок. Глаза водянистые, темные, голова крупная, подбородок маленький. Круглая лысинка на макушке окружена густым венчиком косматых белых волос. Лицо дряблое, обвисшее и как бы склеенное из нескольких слоев мягких тканей, похожих на бледные грибовидные наросты, почти не тронутые морщинами. Своих зубов у него не было, от вставных он отказывался, а это не только губительно действовало на дикцию, но и весьма странным образом изменяло наружность. В процессе разговора он активно работал губами, вытягивая их вперед, а потом всасывая и обнажая влажные красные десны, что превращало рот в подобие пытающегося вывернуться наизнанку морского анемона. Одевался он по-старинному. Всегда носил жесткий воротничок, жилет и часы на цепочке. Вид, однако, имел обтрепанный.

Хильда, уже и раньше видевшая сцену кормления голубей, стояла, наблюдая за происходящим не без удовольствия. Однако в душе у нее был сумбур: беспокойство о Питере соединялось с острым волнением, вызванным мыслями о Морган. Она надеялась, что сумеет избежать встречи с Таллисом и, таким образом, не должна будет не только лгать, но и лукавить. Руперт позвонил ей с работы и сообщил, что Аксель согласился не ставить Таллиса в известность о приезде Морган.

— Я в самом деле пришла к Питеру, — сказала Хильда. — Но и о вас я помнила. Вот новый коробок. Надеюсь, что у вас такого нет. Руперт привез его из последней поездки в Брюссель.

Леонард с важным видом взял коробок в руки и тщательно осмотрел его.

— Такого нет. Неплохой экземпляр. Похоже, это начало девятисотых годов. Красивый и в отличном состоянии. Передайте своему высокоуважаемому супругу глубокую признательность за память о жалком, бессмысленно болтающемся обломке. Артрит донимает меня сегодня. Жутко стреляет в поясницу, и предательски болит бедро. Недолго мне уже коптить небо.

— А как в последнее время Питер? — спросила Хильда. — Что вы мне о нем скажете?

— Он отвергает мир. Это у нас с ним общее. Только я отвергаю, крича от ярости и стоя на ногах, а он — упав на спину и тупо лежа в полной прострации на кровати.

— Как вы думаете, он не употребляет наркотики?

— Не знаю, милая дама. Спросите у моего свихнутого сыночка. Неспособный печатать своих детей — то, что его жена совершенно разумно сбежала к другому, тут ни при чем, — он возится с вашим недорослем прямо как старая наседка.

— Что ж, Леонард, очень приятно было повидаться.

— Ну, это вы преувеличиваете.

— Однако теперь мне действительно пора к Питеру. Или вы тоже идете домой, и мы можем поговорить по дороге?

— Нет-нет, не бойтесь. Я торчу здесь до самого ланча. Решаю тягостную задачу, как убить время. Пока мы беседовали, десять минут проскочили почти незаметно. Но зато следующие десять явно растянутся свыше меры. А потом будет еще десять. И так, в тяжких трудах, доползу постепенно до часа и мига-смерти.

— Дорогой Леонард, мне и вправду нужно идти.

— Все это миф, милая дама. Любовь, счастье. Они не могут изменить ничего. Ошибка была заложена в самом начале.

— Я думаю, что любовь все-таки существует, а кроме того, есть и просто приятные вещи. Например, мне было приятно увидеться с вами и посмотреть, как вы кормите голубей.

— Враки. Не забудьте передать мужу, что ошибка была заложена в самом начале. Пусть упомянет это в своей книге.

— Я передам ему. Всего доброго, Леонард.

Повернувшись, Хильда быстро перешла через улицу и, ступив на противоположный тротуар, уже совершенно забыла о Леонарде. Расплывчатый оптимизм, с которым она накануне вечером думала о Питере, исчез бесследно. Возвращение Морган произвело впечатление куда более будоражащее, чем она ожидала, и взбаламутило в душе все остальные страхи. А в последнее время близость свидания с Питером и без того вызывала тревогу.

Дверные петли были по-прежнему не закреплены, и, открываясь, дверь скребла по полу. Чтобы ее починить, требовалось всего пять минут и отвертка, но, когда Хильда однажды сказала об этом Таллису, тот ответил, что на ночь дверь все равно не запирается, и явно счел объяснение исчерпывающим. Подтянув к себе дверь, а потом снова закрепив ее в пазу, Хильда, войдя, попала в полумрак. Неописуемо жуткий запах мгновенно ударил в ноздри. Его мерзостность была поистине загадочной. Хильда никогда в жизни не сталкивалась ни с чем подобным. Запущенные старые доходные дома пропитаны въевшимися миазмами пота, пищевых отбросов и мочи, тусклым и унылым запахом грязи. Запах, стоявший в доме Таллиса, был свежий, горьковатый и все-таки тошнотворный. Хильда гадала, не вызван ли он какими-нибудь редкостными гнилостными бактериями. Или, может быть, насекомыми, такими отвратительными, что о них и подумать страшно. Невольно вздрогнув, она прислушалась. Всюду стояла тишина. И она приоткрыла кухонную дверь.

За ней было пусто, и это принесло облегчение. Таллис обычно проводил время именно здесь, в кухне, работая за большим кухонным столом. И сейчас на столе лежала открытая тетрадь и несколько потрепанных, до дыр зачитанных книг из Лондонской городской библиотеки. Вокруг заляпанные газеты, тарелки со следами джема, чашки с коричневыми засохшими ободками и бутылка, до половины заполненная сгустками скисшего молока. Хильда прошла к столу и заглянула в тетрадь. Сверху, на чистой странице, крупным почерком Таллиса было написано: На прошлой лекции я…

Хильда обвела кухню глазами. Все в общем, как обычно. Отряд пустых пивных бутылок продолжает обрастать паутиной. Прибавилось еще штук двадцать грязных бутылок из-под молока с недопитым и скисшим желтым остатком — где больше, где меньше. Плетеное кресло-качалка, два стула с прямыми спинками и засаленной серой обивкой. Серое от сажи окно выходит на глухую кирпичную стену и как-то пропускает свет, но не дает представления ни о погоде, ни о времени суток. В раковине — угрожающе кренящиеся горы немытой посуды. В желобке для стока воды пустые консервные банки и баночки из-под джема, полные подыхающих или дохлых ос. Неприкрытое, полное с горкой мусорное ведро заполнено усиженной мухами гниющей массой непонятного состава. На шкафу слой предметов высотой приблизительно в фут и необыкновенного разнообразия: книги, листы бумаги, бечевка, письма, ножницы, ножи, пластырь, тупые карандаши, сломанные шариковые ручки, пустые чернильные пузырьки, пустые пачки сигарет, куски засохшего сыра. Пол не только замусоренный, но и жирно-склизкий: делаешь шаг — и под ногой сразу чмокает. Она с трудом подавила желание немедленно приняться за уборку. Занявшись ею, она рискует дождаться Таллиса. Горячая вода не шла, и, чтобы вскипятить чайник, потребовалось бы не меньше десяти минут.