Нарушитель спокойствия - Ричард Йейтс

Она исполнила три танцевальных шага и элегантный подъем бедра, а его воображаемый диалог мчался дальше на всех парах:

«…Может, мы как-нибудь встретимся в городе и вместе пообедаем?»

«Вообще-то, я… да, было бы неплохо».

И позднее:

«Ох, это было чудесно, Джон! Я слышала о „представительских обедах“, но никогда по-настоящему…»

И еще чуть позднее, в такси, после их первого поцелуя, сдобренного ароматом бренди:

«Какая улица? Варик-стрит? Ты там живешь?»

«Не то чтобы живу. Просто это одно местечко, которое может тебе понравиться…»

Уже давно исчезли пузыри и круги после всплеска; он ждал появления ее головы над поверхностью, но ничего не происходило. Он встал на ноги (кому какое дело до его роста?) и начал озираться по сторонам, подобно бдительному телохранителю, заподозрившему неладное. Прошло не менее минуты, прежде чем он заметил ее вынырнувшей далеко от плота: тонкие руки техничными, как у Дженис, гребками быстро перемещали ее в сторону берега, достигнув которого она вскоре исчезла за деревьями – видимо, пошла домой. Сгорбившись, он еще посидел на краю плота, пока не успокоилось сердцебиение и не расслабились сведенные от досады челюстные мышцы. В конце концов ему ничего не оставалось, как соскользнуть в холодную воду и предпринять мучительный обратный заплыв.

Одно было хорошо: дома в кухонном шкафчике обнаружились изрядные запасы бурбона. Переодевшись, он достал из холодильника кубики льда и налил себе двойную – а то и тройную – порцию.

– Выпить не хочешь? – спросил он у Дженис.

– Нет, спасибо.

Она в рабочих брюках сидела на высоком табурете и лущила над решетом стручковую фасоль на ужин.

– Не рановато для выпивки? – спросила она, не поднимая головы.

– По мне, так в самый раз.

Выйдя из кухни во двор для первых жадных глотков, он только там понял истинную причину охватившего его гнева. Дело было не в той девчонке на плоту (к черту ее вместе с плотом!), не в словах Дженис о ранней выпивке и не в сухом потрескивании стручков фасоли под ее пальцами (хотя звук этот всегда его раздражал). Дело было в табурете, на котором она сидела, зацепив перекладину ногой в теннисной туфле, – на таком же табурете восседал коп перед дверью психпалаты в Бельвю.

– Сучий потрох! – громко прошептал он, делая круг по двору, и его спрятанная в карман свободная рука сжалась в дрожащий кулак. – Сучий потрох!

Потому что это было нелепо, нездорово, безумно: он все еще злился. Казалось бы, выявление причины иррационального гнева должно было этот гнев погасить. Известная истина, разве нет? Но почему тогда это не срабатывало? Сейчас ему хотелось только одного – вернуться на кухню и сказать: «Дженис, сейчас же слезь с этого табурета!»

«Что такое, дорогой?» – спросит она.

«Ты меня слышала. Сейчас же подними свой зад с этого гребаного табурета!»

Она будет потрясена, как от удара по лицу. Решето начнет соскальзывать с ее коленей на пол, но Джон успеет его подхватить и с силой запустит в стену; фасоль разлетится по всей кухне.

«Клянусь Богом, если ты сию же минуту не встанешь, я ссажу тебя с табурета затрещиной! Ты меня поняла?»

«Джон, – скажет она, вставая и пятясь в испуге. – Джон, что с тобой? Джон, ты…»

А он схватит табурет, поднимет высоко над головой и с такой силой шарахнет об пол, что ножки и перекладины расколются в щепки. Она в страхе прижмется к стене, и это зрелище побудит его поднять голос до громоподобного яростного рыка:

«Ты возомнила себя кем-то вроде копа? Вроде копа, сидящего на страже в дурдоме? А? Возомнила себя задастой полицейской сучкой, посаженной тут, чтобы следить за психами на выгуле? А? А?»

К тому времени Томми уже будет рыдать в дверях кухни, беспомощно сжимая ширинку на своих штанах (подобно тому как старец в Бельвю сжимал свои сморщенные гениталии, что побудило Спивака назвать его «секси-боем»), и по инерции он перенесет свою ярость на сына.

«Вот-вот, ты должен следить за своим внешним видом, малыш, не забывай об этом. Пора уж тебе поумнеть. Я – твой отец. А это твоя мать. Я психопат со справкой, а она коп, ты это понимаешь? Коп! Коп!»

Ничего этого в реальности не произошло, но лишь потому, что он выговорился шепотом, тяжело дыша, обхватив рукой ствол высокого, шелестящего листвой дерева в тишине заднего дворика.

Следующее утро выдалось ясным, но слишком прохладным для купания, и он делал то, что назвал «лучшим отдыхом» по дороге сюда: валялся на одеяле посреди лужайки.

Еще задолго до полудня он принялся через каждые минут двадцать вставать якобы для разминки и, благодушно улыбнувшись Дженис (на тот случай, если она поднимет голову от своих грядок), заходить в дом, чтобы сделать добрый – лечебный – глоток виски в закутке у кухонной раковины. Иногда, если шум транзисторного приемника Томми в соседней комнате гарантировал, что его не застанут врасплох, он делал два или три глотка подряд.

После обеда он вздремнул и проснулся уже ближе к вечеру. С трудом оторвавшись от матраса и спустив ноги с кровати, он позвал Дженис, которая пришла и села рядом с ним.

– Послушай, – сказал он. – Знаю, что ты планировала провести здесь еще несколько дней, но я хочу завтра уехать в город. Думаю, мне нужно показаться в офисе.

– С этим нет никакой спешки, дорогой, – сказала она. – Джордж Тейлор может подождать.

– Разумеется, он может подождать. Дело не в нем, а во мне. Мне кажется, чем раньше я вернусь к своей деловой рутине, тем скорее приду в норму, вот и все.

Он и не рассчитывал услышать от нее фразу типа: «Поступай как знаешь», но по крайней мере, она не стала с ходу возражать. Вместо этого она какое-то время молча разглядывала испещренные тенью листьев прямоугольники солнечного света на дощатом полу, а потом дотронулась до его колена и сказала:

– Хорошо.

Он был на кухне, наливая первую из двух (и не более, как он поклялся себе) порций виски перед ужином, когда до него донесся голос жены, сообщающей Томми об изменении планов:

– Милый, мы с папой решили завтра вернуться домой. Ты не против?

И Томми сказал, что ему без разницы, ему все равно.

– Кого я вижу! Привет, бродяга, – произнес Джордж Тейлор, огибая свой массивный стол с протянутой для приветствия рукой. – А Дженис говорила, что ты проболеешь еще целую неделю.

– Ты же знаешь, как бывает с этим гриппом: иногда он валит с ног надолго, а в другой раз оказывается скоротечным.

И Уайлдер позволил шефу сплющить костяшки своих пальцев в крепком рукопожатии.

– Ты отлично поработал в Чикаго. Я получил оттуда несколько очень позитивных отзывов.

– Ах, это… да, рад слышать.

Как ни странно, сам Уайлдер почти ничего не помнил о своем пребывании в Чикаго.