Огонь в ночи - Ирина Мясникова

Предстояло еще разобраться, что все-таки произошло с ее врагом, беспомощностью которого она сейчас так бесстыдно воспользовалась. Она хорошо запомнила слова волшебника Арсения о том, что причиненное ею зло вернется к ней в десятикратном размере. Но шар, который она запустила в голову Воронину, был золотистый, а не какой-нибудь другой. В этом Панкратьева была абсолютно уверена.

Вечером выпал снег. Снег в Питере всегда выпадает внезапно. Вот только что еще тянулось прекрасное бархатное бабье лето с желтыми деревьями и зеленой травой, и все – хоп! Пожалуйте надевать зимние шипованные колеса. А кто не надел, тот по первому снежку да по тонкому ледку как на коньках рискует въехать куда ни попадя. Назавтра была суббота, но Панкратьевой все же удалось записаться на смену резины, пожертвовав самыми сладкими часами блаженного утреннего сна, когда будильник наконец заткнулся и не зовет на подвиги. Ничего, зато, когда весь город будет еще спать, она уже будет обута в замечательную зимнюю резину и можно будет смело ехать хоть до самой Финляндии.

Зотов резину никогда не переобувал, считая себя мастером зимнего вождения. Более того, он на своей летней резине регулярно участвовал в гонках по замерзшему льду озера Разлив. Там собирались экстремальщики и елозили по скользкому льду промеж расставленных на озере автомобильных покрышек. Зотов говорил, что таким образом он тренирует в себе спокойную отстраненность.

Панкратьева такого развлечения не понимала и не одобряла. Она очень любила свою машину и старалась обезопасить ее от всякого рода неприятностей. Автомобиль Анны Сергеевны всегда был в идеальном рабочем состоянии. Поэтому в субботу она встала ни свет ни заря и отправилась в шиномонтажный центр. Там она оставила на зимнее хранение свою летнюю резину и приехала домой уже на новой зимней.

Дома все еще спали. Панкратьева разделась и залезла под одеяло к Зотову. Самое время было как раз заняться той самой большой и чистой любовью. Однако, прикоснувшись к Алику, Панкратьева поняла, что что-то не в порядке. Он был невозможно горячим, его явно знобило. Когда она попыталась его разбудить, он застонал. Панкратьева не на шутку перепугалась. Таблеток Алик не любил, но ситуация явно была критической. Панкратьева сунула ему под мышку градусник, и на ее глазах ртуть поползла по столбику вверх, устремляясь к сорока градусам. Температуру надо было срочно сбивать. Ясное дело, что скорая так быстро не приедет. Тем более что кроме температуры никаких признаков заболевания не было видно. Панкратьева кинулась на кухню и схватила коробку с лекарствами. Потом поняла, что никакую таблетку в этом состоянии в Зотова не засунешь. Взгляд упал на одноразовые шприцы. Точно! После последней Федькиной болезни должны оставаться ампулы с жаропонижающим. Правда, срок годности мог уже истечь, но это по сравнению с такой опасной температурой – полная ерунда. Вколем, а там проверим. Панкратьева быстро набрала лекарство в шприц, сразу две ампулы, и помчалась обратно в комнату.

Зотов закутался в одеяло и постанывал. Панкратьева тихонько отогнула одеяло в том месте, где должна была находиться любимая попа, молниеносно протерла место укола спиртом и быстро всадила шприц в задницу Зотова. Тот дернулся, и, несмотря на всю опасность ситуации, Панкратьева захихикала. Она получила ото всей этой процедуры огромное удовольствие. Надо будет написать в дамский журнал статью о важности уколов в семейной жизни. Что ни говори, а сближают ведь, черти!

Потом она опять побежала на кухню, развела в мисочке уксус и кинулась обратно обматывать смоченными в уксусе носовыми платками запястья и ноги Зотова. За этим занятием ее и застал изумленный Федька.

– Мам, ты чего? Алика лечишь, что ли? – сонным хриплым голосом спросил он, заглядывая в настежь распахнутую дверь материнской спальни.

– Нет, сынок, это я его пытаю так. Уколами и уксусом. Он себя последнее время что-то плохо вести стал. Иди зубы чисти, а то и тебя сейчас мучить начну.

– Ладно, ма, чегой-то с ним? Мне Алика жалко. Он меня не воспитывает. Правда, прикольный чувак. Говорил, что меня уже надо у него на Невском поселить, а вы тут жить будете. Скорей бы уже.

– Это ж когда тебе этот прикольный чувак такое говорил? – удивилась Панкратьева.

– Да когда ты в командировке была, а я съел все, что было в холодильнике.

– Пожалуй, надо ему за это еще парочку шприцов вколоть. Федя! Дети должны жить со своей мамочкой до тех пор, пока не вырастут и не начнут зарабатывать денежки, чтобы помогать мамочке в старости. И даже не надейся! Я тебя и так-то почти не вижу.

– Вот-вот! Какая разница, если я на Невском жить буду? – Федька сладко зевнул и почесал свою лохматую голову.

– Прекратить разговорчики, марш в ванную, я сейчас завтрак делать буду. А этого прикольного за глупости, которые он детям говорит, лечить и вовсе перестану.

Федька скрылся в коридоре. Панкратьева потрогала лоб Зотова, тот слегка покрылся испариной. Для проверки сунула Зотову под мышку градусник. Столбик замер на тридцати девяти. Ага! Процесс пошел. Она сменила Зотову уксусные повязки и помчалась на кухню делать любимую Федькину яичницу с помидорами и сыром. Вдобавок решила еще и картошки пожарить. Растущий детский организм эту яичницу проглотит и не заметит.

Когда она поставила перед Федькой огромную тарелку с хрустящей картошкой и вкусной яичницей, из спальни раздался стон Зотова. Стон этот почти походил на скулеж. Панкратьева помчалась в спальню и увидела, что Алик открыл глаза. Она потрогала его лоб. Лоб был влажным и прохладным. Ну слава богу! Уколы все-таки подействовали.

– Что же ты со мной сделала, ведьма проклятая? – со стоном спросил ее Зотов.

– Жаропонижающее вколола! У тебя температура была почти сорок, я перепугалась. Ты ж без сознания был. А чего мне надо было делать? Смотреть, как ты помираешь? Или скорую вызывать? Ну, честно признаюсь, укол тебе делать мне страшно понравилось. Я бы с удовольствием тебе еще парочку вставила. Ну-ка, давай попу поглядим, нет ли там синяка.

– Да я не об этом! Это ты все правильно сделала, – почти прошептал Зотов.

– А о чем тогда? – удивилась Панкратьева.

– Ты со мной что-то сделала прошлой ночью, когда я дома не ночевал, помнишь? Я это сразу почувствовал, меня как стукнуло что-то, а потом уже утром, дома, после твоего ухода нехорошо стало. Затошнило и вырвало. Я все равно на работу пошел. Вечером мне уже совсем плохо было, опять вырвало. Но я поздно пришел, ты спишь уже, будить не стал. А потом зазнобило – и дальше не помню. Расскажи, что это было. Я прошлой ночью энергетическое воздействие очень сильное почувствовал.

Лицо у Зотова было бледно-зеленого цвета, под глазами чернели круги. Панкратьевой стало безумно его жаль, но она не знала, что и сказать. Хотелось во всем признаться, но рассказывать про золотые шары было нельзя. Тайна есть тайна, тем более чужая. И потом, может быть, имело место обычное совпадение?

– Аличка! Ну что ты все придумываешь? Начитался разных книжек, вот тебе повсюду ци и мерещится. – Панкратьева чмокнула Зотова в лоб, параллельно проверяя его температуру, и заботливо подоткнула под него одеяло. – Ты есть-то хочешь? Может, я тебе бульончика куриного сварю? Ой, забыла, ты же суп не ешь. Так давай грибов тебе с кашей гречневой сделаю, как ты любишь.