Когда я был маленьким, у нас была война - Станислав Олефир

– Слава богу, что Крутена так быстро отправили в допр[7], а то всю картошку выкопал бы…

У маминого папы дедушки Колотия – длинный язык, из-за него он часто попадал в неприятности. Мама рассказывала, когда в село пришел первый трактор, дедушка долго ходил вокруг него, затем спросил тракториста:

– А где у него это самое?

– Чего-о? – не понял тракторист.

– Никак не соображу, откуда у него выпадает кизяк, – показал дедушка на трактор.

– Да откуда же у трактора взяться кизяку? – удивился тракторист. – Он же на керосине работает. Дым один.

– Ну, если кизяка нет, хлеба нам не видать! – уверенно заявил дедушка и загремел в кутузку. Спасло его умение шить хромовые сапоги, до которых было в ту пору охочим начальство. Еще в Первую мировую войну дедушка Колотий попал в германский плен и там научился этому ремеслу. Теперь посулил кому-то пошить сапоги со скрипом, его и отпустили…

Второй раз дедушку забрали за то, что хвалил немецкую жизнь. А может, ругал; понять трудно. К немцам перед войной у людей был особый интерес, а он там прожил, считай, три года. Его сельчане и спрашивают: что, мол, это за народ? Дедушка и объяснил: «Куда культурней нас, живут богато и порядка больше. Плохо одно: каждый, словно собака, из своего черепка ест. Так, чтобы сесть да всей семьей из одного полумыска борщ похлебать, – ни в жизнь. Заразные они, что ли?» Снова дедушку забрали в район, и снова он шил сапоги на всю милицию…

Последний раз, уже на моей памяти, он влип за жука кузьку. Когда вагоны с пшеницей отправляли на станцию Чоп, ее тщательно проверяли. За кордон заразу везти нельзя. Дедушка Колотий возьми да и напиши на вагоне мелом, что там обнаружен жук кузька. Все всполошились, нагнали милиции, стали проверять карманы и нашли у нашего дедушки мел.

В этот раз его держали месяца три, но ему все же удалось доказать, что мел держал при себе для сапожного дела. Хотя, как рассказывала мама, в пшенице и на самом деле нашли кузьку. Выгребали тогда у людей всё до единого зернышка, не глядя…

У мамы были одни сестры, папин брат погиб на войне, да еще один умер в тюрьме, поэтому родных дядек у меня с Эдиком не было. Но все равно дядька у нас был. Правда, мы не помним его имени и никогда не были в гостях, но более родного дядьки для нас не существовало.

Подружились случайно. Узнали, что возле разбомбленной немцами железнодорожной будки остался сад. А где сад, там пожива – сохранившиеся с прошлого года груши, яблоки или еще что. Осенью за листьями не разглядеть, а ранней весной – на виду.

До будки больше пяти километров, но нам очень хотелось есть, вот и отправились. Ни груш, ни яблок не нашли, зато наелись клея. Так у нас называют живицу, которую выделяют деревья, чтобы залечить раны. Иссеченные осколками вишни и абрикосы буквально сочились янтарным, необыкновенно вкусным клеем. Даже в сытые годы он был лакомством, а сейчас – говорить не приходится. Вот к леем и объелись.

Правда, меня лишь немного подташнивало, а вот у Эдика схватило живот. Десять шагов ступит – и ложится на шлях. Испугались страшно. Недавно в нашем селе умерла целая семья. Сварили молодого овса, наелись, легли спать и не проснулись. Мама говорила, от голода кишки у них стали как папиросная бумага. Вот овес их и попротыкал. А если у Эдика они от клея слиплись и тоже прорвутся?

Эдик и валяется среди шляха, воет и прислушивается: не рвутся ли кишки? Я топчусь в растерянности. Вдруг этот дядька. Высокий, бородатый, с ручной тележкой. Колеса у нее от пулемета, кузовок – из лозы. Быстро все сообразил, наказал мне собирать бурьян для костра, сам достал из кузовка ведро и побежал в балку за водой. Я и охапки набрать не успел, а он уже возвращается. В одной руке – ведро с водой, во второй – суслик. Говорит, на наше счастье на его нору наткнулся.

Ловко так с суслика шкуру снял и принялся варить в этом же ведре мясо. Добавил травы, разных корешков; из ведра – вкусный пар облаком.

Эдик о кишках сразу забыл, вместе со мной бурьян собирает, а дядька ругается:

– Здоровые парни, а эту гадость есть придумали! Запорожские казаки в степи без продуктов месяцами в дозоре стояли, морды – во! Здесь же сусликов несчитано. Нет сусликов – лови тушканчика, зайца, гадюку или ящерицу. Это же мясо!..

Втроем сварили и съели суслика, напились бульона и покатили. По пути – сплошные балки. То спуски, то подъемы. На подъемах мы с Эдиком тележку тащим, на спусках влезаем в кузовок, и нас везет дядька. Не успели оглянуться – уже село…

С тех пор и пошло. Чуть свободное время – отправляемся в степь. Бродим и промышляем. Больше всего, конечно, доставалось сусликам, но ловили еще много чего. Даже жабами не брезговали. Правда, дома об этом не говорили. Стыдились. Почему стыдились – не пойму до сих пор. Не зря же сестер подкармливали на чердаке или в кустах сирени.

К полудню старались выйти на шлях, встречали нашего дядьку, варили добычу, обедали и вместе возвращались в село. Снова через балки, и снова то помогали тащить сочиненную из пулемета и ивовой корзины тележку, то ехали в ней. При этом, конечно, представляли, что мчимся в броневике или настоящем танке, и пели геройские песни. Счастливей нас не было в мире.

Бывали дни, когда у нас даже не топили плиту. А зачем ее топить? В хате не очень холодно, а варить нечего. Погрызем подсолнечного жмыха – тем и сыты.

Когда уж совсем сводило животы, шли в гости к бабушке Степаниде. Лида, Инна, Поля, Эдик, Аллочка, Виталий и я. Бабушка Степанида особых восторгов от нашего нашествия не проявляла, но куда бедной деваться? Родные внуки! Поохает, поахает и принимается готовить обед. Непонятно откуда добывает несколько картофелин, мешочек с крупой и варит суп.

Мы вертимся вокруг плиты, на которой в чугуне варится суп. Подкладываем в огонь солому, щупаем чугун – скоро ли закипит, тайком заглядываем под крышку: хватит ли на всех? Толкаемся, галдим, словно воронята. Мне кажется, бабушка Степанида всех нас даже по имени не помнила. Особенно мальчишек. К тому же ее смущало городское имя Эдика. Поэтому всех называла Гладиками. Но все равно мы ее любили. Низенькую, полную, краснощекую, немного ошалевшую от нашего гама, но все равно уютную, словно недавно протопленная лежанка.