Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен), - Казимир Феликсович Валишевский

дело" Польши 1660 -- 1667 годов, выступление эмансипировавшегося ученика Мазарини, -- восход Короля Солнца, -- было также началом вековой борьбы между французским и австрийским дворами, различные перипетии которой и будут изображены в моей смелой попытке.  Брак Марии де-Гонзага с Яном-Казимиром, оставаясь бесплодным, вполне соответствовал желаниям польских избирателей. Нельзя сказать, чтоб бывший иезуит уклонялся от исполнения супружеских обязанностей. Письмо короля, написанное незадолго до их встречи после нескольких недель разлуки, оправдывает его в этом отношении: Spero, -- пишет он, -- dие almeno per la prima sera поп melo negarete il vostro (letto), dopo un si gran tempo dие поп sene siamo visti [Надеюсь, что по крайней мере в первый вечер вы не откажетесь допустить меня (на свое ложе), после такой долговременной разлуки]. И в самом деле, Мария де-Гонзага дважды была матерью, родив девочку в 1650 году и затем мальчика в 1652 году. Но дети эти не жили. После этого испытания и потеряв надежду вновь стать матерью, она решила иным способом обеспечить будущность престолонаследия, так хорошо охраняемого от многоименных врагов. И в то же время ей казалось, что этим способом она будет служить общим интересам своей политики. По её настоянию, в 1657 году, для исходатайствования у австpийского императора помощи против шведов, в Вену был послан главный казначей Лещинский, предок будущего свекра Людовика XV. Он представил предложения Марии и подписал условия, смысл и ценность которых впоследствии вызвали как раз обратные результаты, но которые в данный момент заставили открыто признать за эрцгерцогом Карлом титул наследного принца польского.  Враги Mapии де-Гонзага и даже некоторые из её поклонников обвиняли её в недостатке дальновидности и в мелочности побуждений. Конечно, порядок престолонаследия в Польше нужно было установить, и союз с Австрией в этот критический момент мог бы оказать стране большую услугу. Но в умах некоторых, -- к сожалению лишь очень немногих, -- поляков главнейшие потребности страны были связаны с проектом всеобщей реформы, политические учреждения которой были бы твердо обоснованы: и соответствовали бы современной организации соседних стран. Мария де-Гонзага, говорят, игнорировала эту сторону вопроса, придерживаясь исключительно своих семейных и династических интересов.  Обвинение это мне кажется чрезмерным. Преобразовать Польшу, предварительно спасти её от разделения -- слишком большое требование по отношению к этой воспитаннице Мазарини. Ей казалось, что австрийский или французский принц, которым ей пришлось бы поочередно обещать наследие своего мужа, постарается основать власть на менее шатких началах; во всяком случае, она желала этого от всего сердца. Преследуя с жаром личные виды в этой двойной программе действий, не упустила ли она другую её сторону, как её в этом подозревали? Возможно. Это была женщина смелая, но не самоотверженная.  Император первый обратил на это внимание. Исполнив её просьбу помочь изгнать завоевателя и ожидая обещанной награды за удачное вмешательство, он натолкнулся на неожиданное препятствие. Сделка, на которую он рассчитывал, оказалась совершенно условною с стороны королевы. Она вспомнила до или после этого, что во Франции у неё были "нежно любимые сестра и племянница", интересами которых она не могла жертвовать.  Речь шла о принцессе, супруге пфальцграфа, которая, однако, и не подозревала о внушаемых ею чувствах особенно с того дня, как на другой день после обручения сестры её Марии с Владиславом, писала ей:  "Умоляю Вас, не забывайте меня, не оставляйте без куска хлеба!.. Устройте, по крайней мере, так, чтобы я могла присутствовать на вашей свадьбе; доставьте мне радость видеть Вас..."  Но ей пришлось самой выпутываться из тяжелого положения, и это ей удалось как нельзя лучше. Покинутая своим архиепископом, вторично выйдя замуж за подозрительного пфальцграфа, она увлеклась политикой, благодаря своим первостепенным способностям посредницы, и теперь торжествовала, будучи одной ногой при дворе, другой -- в парии аристократии.  В ней заискивали, её боялись, а она всегда оставалась в выигрыше. Она имела двух дочерей, из которых младшая, Анна, некрасивая, но умная, считалась, благодаря влияниям матери, очень выгодной партией.  "Дочь моя! -- восклицала внезапно Мария де-Гонзага. Она открывала в душе своей материнские чувства к доселе игнорированной племяннице, завладела ею тотчас же, как однажды герцогством Неверским, и страстно привязалась к ней. Она во всё влагала страсть. Если эрцгерцог Карл желал править Польшей, он должен был прежде всего жениться на принцессе Анне, которая в свою очередь также должна быть признана наследницей Польши.  Сперва в Вене не обратили на это должного внимания, но вскоре спохватились. Тревожные вести приходили из Франции. Мария де-Гонзага постаралась завести с ней двоякого рода переговоры. В конце 1657 года, некая мадам Дезессар, бывшая статс-дама, вернувшаяся в Париж в качестве корреспондентки и близкой доверенной, начала зондировать почву, наводя справки. Она начала с Лонгвиллей. Сестра "Великого" Конде имела двух сыновей; старшему, графу де-Сен-Поль, была, по-видимому, предназначена в супруги старшая дочь принцессы; младший же, Дюнуа, должен был жениться на младшей, Анне, и сделаться королем Польши.  Мадам Лонгвилль отнеслась сперва довольно холодно к этим предложениям. Она жила, удалившись в Руан, в отречении от мира и погруженная в благочестие. Было пущено в ход влияние духовенства. Сам Сен-Венсен де-Поль, почитаемый руководитель "миссионеров" и "сестер милосердия", от которого не ожидали вмешательства в подобные дела, но который, однако, не пренебрегал ими время от времени, вел по этому поводу переписку с аббатом Обером, духовником принцессы. Письма эти в Шантильи. Он одобрял план.  Но господин Лонгвилль выступил с возражениями. Речь шла о риске двумя миллионами. Он готов был идти на двести тысяч экю, дошел даже до четырехсот тысяч, но в Польше надеялись еще удвоить эту сумму, и переговоры затянулись.  Этого, однако, оказалось достаточно, чтоб взволновать венский двор. В декабре того же года, барон Лизола, служивший посредником при заключении вышеупомянутого австро-польского договора, был послан с поручениями в Варшаву, получив приказ "соглашаться со всеми требованиями польской королевы". Но Франция еще не сказала своего последнего слова. В 1657 году на Мазарини еще смотрели как на оракула, и его вмешательство в дебаты вызвало диалог, где в изысканной смеси