Час волка - Андрей Дышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Посвежее? – переспросил Игнат и посмотрел на монитор, как на свое дитя, обиженное незаслуженно. – А чем тебя это не устраивает?
– Все это уже было опубликовано, так ведь? Значит, сценарист видел. Нужны свежие, можно сказать, горячие факты.
Мне казалось, что у меня сейчас язык загорится. Игнат сверкал очками, подметал воздух своей лохматой бородой и усами, ходил между компьютеров и перекладывал с места на место бумажки.
– Свежие! – проворчал он. – Свежие только в дежурной части милиции могут быть.
– Ну так… – осторожно подтолкнул я Игната к действию. – А потом про интервью поговорим.
– Эксклюзив! – поставил условие Игнат, подняв прозрачный палец. – В Крыму больше никому!
– Ни-ни! – поклялся я.
Он подсел к телефонному аппарату, утопил трубку в дремучих зарослях, где должно было быть ухо, и набрал номер.
– Анатолий Николаевич, это Варданян, – сказал Игнат. – Что новенького? Я к вам снова за хроникой… Естественно! Как всегда, половина гонорара ваша… Да, самое свеженькое, за последние два-три дня…
Я отчаянно жестикулировал, тыча пальцем в часы, а Инга шипела:
– И сегодня!
– И за сегодняшний день, – уточнил Игнат, искоса глядя на нас. – Ага, записываю…
Теперь Игнат стал жестикулировать, показывая, чтобы я сел за стол и начал записывать.
– Три человека утонули на пляже «Звездного». Петрухин, Аблин, Гурари… Купались в шторм. Пьяные… Два тела обнаружили, третье пока нет…
Я делал вид, что записываю, а на самом деле рисовал каракули, с ужасом ожидая сообщения о наезде.
– Пьяная драка на автобусной остановке в Новом Свете… Молодому мужчине Питляру разбили голову пивной кружкой… До больницы не довезли. Обширная гематома мозга. Убийца с места происшествия скрылся, ведется розыск…
А если не будет никаких сведений? – подумал я и взглянул на Ингу. Та сидела ни жива ни мертва.
– В поселке Дачное в собственном гараже задохнулся выхлопными газами нигде не работающий, ранее судимый гражданин Кучер. По предварительным выводам – несчастный случай…
Мы с Ингой переглянулись. Она спрашивала меня взглядом: тот ли это Кучер, у которого она узнавала адрес. Я опустил глаза.
– В пансионате «Бриз» работник котельной Сердюк взломал и обчистил четыре номера… Вынес деньги, одежду… И продукты?.. И продукты… Взят с поличным…
Я нервно рисовал портрет Сердюка – неблаговидного пьянчужки, который сидит у холодильника и поедает длинную колбасу.
– Дорожно-транспортное происшествие в Вишневом проезде…
Меня как током ударило, и ледяная волна прокатилась по спине. Игнат продолжал диктовать все тем же ровным голосом, а у меня перестала двигаться ручка в пальцах. Я не мог одновременно записывать и слушать.
– Обнаружен труп пожилой женщины с обширными повреждениями, специфичными для транспортного средства… Водитель, совершивший наезд, с места происшествия скрылся… Тип и вид транспортного средства выясняются… Труп в настоящее время не опознан…
Игнат еще что-то диктовал, но я уже его не слушал. Тип и вид транспортного средства выясняются! Значит, милиция не знает даже, что это была шестая модель «Жигулей»! Им вообще пока ничего не известно, даже труп никем не опознан. Дай бог, чтобы я ошибся!
– Спасибо! – Я встал со стула.
Игнат осекся на полуслове.
– Все? Ничего больше не надо? – спросил он, прикрыв трубку ладонью.
– Не надо, – ответил я. – Это все не то. По поводу интервью звони через неделю… Пойдем, Инга!
Мы быстро вышли из кабинета, оставив там обескураженного Варданяна.
– Значит, никто меня не заметил, – с облегчением прошептала Инга.
– Подожди радоваться, – ответил я. – Свидетели, как правило, выявляются на второй-третий день… Ты мне подробно опиши эту женщину.
– Я ее видела только мельком, – сказала Инга.
Мы вышли на улицу. Я не стал дожидаться автобуса – там мы не смогли бы разговаривать – и повел девушку к себе в гостиницу по пустынной тропе мимо Сахарной Головки.
– Как она была одета?
Инга мучительно вспоминала, покусывала губы.
– Если бы ты видел мое состояние…
– Неужели ты не запомнила ни одной детали? – раздраженно вскрикнул я. – Сарафан? Юбка? Шуба?
– Кажется, она была в чем-то темном… Но не в сарафане.
Меня так и подмывало помочь ей, и я прикусил язык.
– Я ее плохо видела! – опять попыталась увильнуть от умственной работы Инга.
– Вспоминай! – прикрикнул я. – Ты сама говорила: руки и ноги мелькали перед капотом.
Инга остановилась, не видя перед собой уже ничего, кроме того страшного мгновения, когда раздался глухой удар и машина подмяла под себя человека.
– Она была… в брюках.
– Все, – прошептал я, почувствовав, как надежда, висевшая на тонкой нити, сорвалась и разбилась о землю. – Она была в темном брючном костюме, да?
– Да, – подтвердила Инга, с испугом заглядывая мне в лицо.
– И стрижка, конечно, короткая? – спросил я, хотя все уже было ясно.
– Да, – еще тише ответила Инга. – Ты… ты ее знал?
– Это Лебединская. Т-ты раздавила т-тетю Шуру! – ответил я, заикаясь от избытка чувств. – Да это же ясно как божий день! Это было ясно с самого начала, понимаешь? Когда в Судаке появился Лембит Лехтине, когда он познакомился с «черным» антикваром Кучером и узнал про золотые монеты в музее Лебединской, все дальнейшее можно было предсказать с точностью Нострадамуса! А я был озабочен тем, как охмурить тебя. Ты понимаешь, какой глупостью я занимался? Ты видела когда-нибудь большего идиота, чем я?
Я остановился и повернулся к Инге.
– Значит, ты занимался глупостью? – медленно произнесла она.
– Конечно же, не тем делом, которым в будущем я мог бы гордиться, – опрометчиво ответил я. – Как пацан, в самом деле! Мне стыдно и смешно!
– Тогда можешь проваливать, если тебе стыдно, – глухо произнесла Инга.
– Тебе очень трудно меня понять, – сказал я, внимательно глядя в глаза Инги. – Ты думаешь, что заслуживаешь только сострадания и жалости. Но я не испытываю этих чувств к тебе. Я к тебе вообще никаких хороших чувств уже не испытываю…
Она влепила мне пощечину. В ухе зазвенел колокол.
– Я тебя ненавижу, – прошептала она.
– Это естественно, – согласился я. – Я сам к себе неважно отношусь.
Инга повернулась и быстро пошла в обратную сторону, к дороге. Я не стал провожать ее взглядом и побежал по тропе к гостинице. Кто следующий на очереди после Кучера и Лебединской? – думал я, хотя ответ был очевиден. Не хочется признаваться. А кто добровольно признается, что стоит на краю пропасти?