По следам фальшивых денег - Иван Погонин

– А сам Георгий Иванович не мог вещи в багаж сдать? Зачем вас посылал?

– Я не знаю. Я сама удивилась. Я у него спрашивала, а он в ответ одно твердил: «Так надо, Женя, так надо». Ну вот. Сдала я вещи, села опять на извозчика, что меня привез, и вернулись мы на то место, где Георгия Ивановича с Егоркой и Спиридоном оставили. Только Георгий Иванович был уже один. Он этого извозчика отпустил, взял меня под руку, и прошли мы с ним по улице. Шли правда недолго – только до угла. Там он другого извозчика крикнул и подрядил его до вокзала. Только не до того, на который мы приехали и на который вещи отвозили, а до другого. Приехали мы на тот вокзал, сели в поезд и поехали в город Таганрог. Я когда увидела, что мы из столицы уезжаем, так на Георгия Ивановича осерчала! Мы два дня до столицы ехали, а глядела я на нее полчаса, да и то из экипажа. Да еще в саду одну он меня бросил… Полдороги с ним не разговаривала.

– Прощения просил?

– Просил, только я не прощала, пока…

– Пока подарок не сделал? Верно? Какой подарок? Ну?

– Колечко с камушком. Вот это. – Женя протянула руку.

Кунцевич посмотрел на кольцо, встал, подошел к двери и велел дежурившему у нее городовому позвать Соломона.

Приказчик не замедлил явиться и уверенно опознал кольцо как одно из похищенных у его хозяина.

Головко рассказывала еще около часу: как они приехали в Таганрог, как поселились в какой-то квартире, как через день встретили там Егора и Спиридона, как Георгий с ними уехал в Ростов и больше не возвращался, как она опять на него обиделась, как он наконец вернулся и как они поехали домой в Одессу.

– Когда приехали, он жить к нам не пошел, где-то в другом месте поселился.

– Ну а много у него было бриллиантов?

– Ничего не видела. Пока вы сегодня под бочкой коробку не нашли, никаких бриллиантов не видела.

– Евгения! Как вас, кстати, по отчеству?

– Алексеевы мы.

– Евгения Алексеевна! Вас же три приказчика узнали. Зачем скрывать то, что уже открыто?

Головко заплакала.

– Каюсь, ваше благородие. Батюшка велел мне эти вещи по ломбардам разнести да заложить. Но то, что они Георгия Иваныча, я не знала. Батюшка сказал, что он их за долги получил.

Взяв у писца протокол допроса, Кунцевич его внимательно прочитал, заставил прочитать Головко, дал ей расписаться и велел отвести в камеру. Поскольку в полицейском доме женской камеры не было, плачущую навзрыд вдову сразу повезли в тюремный замок.

* * *

На следующий день в 9 утра Кунцевич вышел из гостиницы, взял извозчика и проехал по Греческой до Александровской. Здесь в угловом доме помещался одесский адресный стол.

– Как вы говорите, Карабас? – Начальник адресного стола Попов был сама любезность.

– Да, Карабас.

– Пожалуйте сюда. – Начальник подвел посетителя к дубовым шкафам со множеством выдвижных ящиков. – Вот-с, ввел недавно карточную систему. Намного, знаете ли, удобнее прежней дуговой. Поиск нужного листка занимает считаные минуты. Извольте убедиться. – Попов открыл нужный ящик и сноровисто стал перебирать небольшие картонные листки. – Так-с: Карабанов, Карабариди, Карабасси, Карабастов. Карабаса нету.

– Как нет, не может быть!

– Извольте сами взглянуть. – Начальник паспортного стола вытащил из шкафа ящик с адресными листками и поставил его на стол. Видите – Карабариди, а потом сразу – Карабасси. Никакого Карабаса![12]

Кунцевич повернул ящик к себе и, выхватив нужную карточку, прочел вслух:

– Карабасси, Георгий Иванович, пятьдесят один год, греческий подданный, прописан в гостинице «Одесса». А говорите, нет! Благодарю. – Кунцевич переписал все данные Карабасси в свой блокнот. – Надо же, прописан в соседнем с полицейским управлением доме! Честь имею.

В сыскном его уже ждал Донской. Оказывается, что в девять часов утра к Каравье явился старик лет шестидесяти. Донской узнал его сразу – это был хорошо известный всей одесской сыскной скупщик краденого по кличке Симка, а по фамилии Перельман. Оставив в квартире Каравьи городового, Донской поволок Симку в сыскную. У Перельмана незамедлительно был произведен обыск. Несмотря на то что у старика ничего найдено не было, Кунцевич принял решение его арестовать. Как и положено «ивану», Перельман молчал. Выписав постановление и поручив Донскому проверить гостиницу «Одесса», Кунцевич пошел к полицмейстеру.

– А, господин коллежский асессор, прошу, присаживайтесь. – Полицмейстер встретил его довольно прохладно.

– Благодарю. – Кунцевич опустился на стул. – У меня будет к вам просьба, Евлампий Владимирович.

– Просьба? Просить вы горазды, а вот обещанное исполнять… – Полицмейстер многозначительно замолчал.

– Вы про Львовского? Обстоятельства несколько изменились, ваше высокоблагородие. Отпустить я его смогу только после того, как переловлю всю шайку. Более того, считаю, что его заточение в данный момент отвечает его же интересам.

– Это как же?

– Расследование показало, что к краже бриллиантов причастна целая группа завзятых уголовных, большая часть которых пока находится на свободе. А у таких громил в головах самые разные мысли кружиться могут. А ну как задумают свидетелей устранять?

Полицмейстер вытаращил глаза.

– Вы думаете, до этого может дойти? – с испугом поинтересовался он.

– Не исключаю. И чтобы ускорить розыск, мне необходимо ваше полное содействие.

– Всегда можете рассчитывать!

– Благодарю вас. Прикажите тогда, пожалуйста, разрешить мне беспрепятственно пользоваться полицейским телеграфом. Уж очень накладно выходит слать телеграммы частным порядком. Даю вам честное слово, что все депеши буду отправлять только в служебных интересах.

– Конечно, конечно. Пользуйтесь в любое время. Я незамедлительно дам соответствующие указания.

– Еще раз благодарю. Телеграф мне нужен прямо сейчас.

Через пять минут Кунцевич диктовал телеграмму Маршалку: «Проверьте адресном столе Георгий Карабасси зпт 51 год зпт установите где жил зпт когда и кем приехал тчк ответ телеграфом тчк Кунцевич».

Отбив телеграмму, коллежский асессор отправился на Большой Фонтан, в тюремный замок к Головко.

Молодая вдова за неполные сутки, проведенные в неволе, как-то сразу постарела и подурнела. Ее платье и прическа находились в полном беспорядке, было видно, что сегодня она не умывалась.

– Евгения Алексеевна, почему вы мне всей правды не рассказываете?