Мистер Муллинер рассказывает - Пелам Вудхаус

– Ах это? – сказала Мэртл. – Это мой жених.

– Твой жених?

– Мой жених. Мистер Седрик Муллинер.

– Он на этом и кончается? – изумленно спросил таксист.

– Внутри дома есть еще, – сказала Мэртл.

Мистер Уотлинг, несколько успокоившись, внимательно рассматривал Седрика.

– Муллинер? Вы тот тип, у которого работает моя дочь, так?

– Я – он, – сказал Седрик.

– И вы хотите жениться на ней?

– Конечно, он хочет жениться на мне, – сказала Мэртл, опередив Седрика.

И внезапно что-то внутри Седрика словно сказало: «А почему бы и нет?» Правда, если он порой и помышлял о браке, то лишь с тем ледяным ужасом, который испытывают все холостяки средних лет, когда в минуты депрессии подобная мысль закрадывается им в голову. Правда и то, что, попроси его кто-нибудь составить спецификацию приемлемой невесты, он набросал бы портрет, отличающийся от Мэртл Уотлинг во многих и многих отношениях. Но в конце-то концов, подумал он, глядя на ее волевое компетентное лицо, с такой женой он, во всяком случае, будет огражден и укрыт от мира, и больше ему никогда не придется терпеть то, что он терпел весь этот день. В целом очень даже неплохо.

И еще одно соображение. Пожалуй, самое решающее для человека с такими воинствующими республиканскими взглядами, как Седрик. Что бы там ни говорили о Мэртл Уотлинг, она не была членом безответственной и бессердечной аристократии. В ее семье не было ни суссекских Булей, ни хантсфордширских Хилсбери-Хепуортов. Она происходила из пригорода Лондона, из доброй солидной семьи, по мужской линии состоящей в родстве с Хиггинсонами (Тэнджерин-роуд, Уондсворт), а по женской – с Браунами из Бэркли, Перкинсами из Пекхема и с Вуджерсами – уинчморхиллскими Вуджерсами, а не со сбродом из Пондерс-Энда.

– Это мое заветнейшее желание, – сказал Седрик негромким твердым голосом. – И если кто-нибудь любезно освободит мою шею от этой рамы и даст пинка этой мерзкой кошке – или кто там царапает мою ногу, – мы сможем расположиться поудобнее все вместе и обсудить, что к чему.

Когда мистер Муллинер вошел в зал «Отдыха удильщика», нас всех поразила непривычная мрачность его лица, а угрюмое безмолвие, в котором он прихлебывал свое горячее виски с лимонным соком, окончательно убедило нас, что случилось что-то очень скверное. И мы не поскупились на сочувственные вопросы.

Наше участие, казалось, было ему приятно, и он слегка повеселел.

– Что же, джентльмены, – сказал он, – у меня не было намерения удручать моими личными горестями тех, кто сошелся тут для приятного времяпрепровождения, но раз уж вы хотите знать, то мой молодой троюродный брат оставил жену и готовит документы для развода. Это меня крайне расстроило.

Мисс Постлетуэйт, наша добросердечная буфетчица, перетиравшая кружки, заговорила ласковым тоном сиделки у постели больного.

– Ядовитый змей проник в его семейный очаг? – спросила она.

Мистер Муллинер покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Змеев не было. Вся беда как будто заключается в том, что каждый раз, когда мой троюродный брат обращался к жене, она раскрывала глаза во всю ширь, наклоняла голову набок, точно канарейка, и говорила: «Что?» Он заявил, что терпел это одиннадцать месяцев и три дня – новый европейский рекорд, по его мнению, – и пришел к выводу, что настало время принять меры.

Мистер Муллинер вздохнул.

– Суть в том, – сказал он, – что нынешний брак стал слишком уж простым делом для мужчины. Ему приходится прилагать весьма незначительные усилия, чтобы заполучить какую-нибудь прелестную девушку, и поэтому он ее не ценит. Вот, по моему убеждению, истинная причина нынешнего бума в сфере разводов. Для того чтобы брак стал прочным институтом, необходимо в период ухаживания преодолевать те или иные препятствия. Безоблачно счастливый брак моего племянника Осберта – если нужны примеры – я объясняю событиями, которые предшествовали заключению этого брака. Пройди все гладко, Осберт ценил бы свою жену далеко не столь высоко.

– Ему пришлось потратить изрядно времени, чтобы убедить ее в своих достоинствах? – спросили мы.

– Любовь развертывала лепестки медленно? – высказала догадку мисс Постлетуэйт.

– Напротив, – сказал мистер Муллинер, – она полюбила его с первого взгляда. И небывалые испытания, которые пришлось выдержать моему племяннику Осберту, пока он ухаживал за мисс Мейбл Петерик-Сомс, были следствием не какой-либо холодности с ее стороны, но прискорбного душевного настроя Дж. Башфорда Брэддока. Это имя вам что-нибудь говорит, джентльмены?

– Нет.

– И вам не кажется, что человек с подобным именем скорее всего должен быть круче крутого яйца?

– Да, пожалуй, в ваших словах что-то есть.

– Таким он и был. В Центральной Африке, на исследования которой он тратил значительную часть своего времени, страусы зарывали головы в песок при приближении Башфорда Брэддока, и даже носороги, наиболее свирепые из всех живущих ныне зверей, частенько пятились в глубину чащи и прятались там, пока он не скрывался из виду. И в тот миг, когда он вошел в жизнь Осберта, мой племянник с мучительной ясностью осознал, что эти носороги прекрасно знали, что к чему.

До появления этого человека, Башфорда Брэддока, фортуна, казалось, осыпала дарами моего племянника Осберта сполна и даже через край. Красавец, как все Муллинеры, он вдобавок к привлекательной внешности обладал неоценимыми сокровищами – превосходным здоровьем, веселой натурой и таким количеством денег, что чиновники налогового управления визжали от радости, получая его декларации. А сверх всего этого он беззаветно влюбился в очаровательнейшую девушку и был почти уверен, что ему отвечают взаимностью.

Несколько мирных блаженных недель все шло лучше некуда. Без каких-либо заметных сучков или задоринок Осберт преодолевал один этап ухаживания за другим – наносил визиты, присылал цветы, осведомлялся о подагре ее батюшки и гладил карликового шпица ее матушки – и уже достиг пункта, когда с полного одобрения ее близких смог пригласить девушку отобедать с ним и посетить театр только в его обществе. И вот в этот-то вечер из вечеров, когда все, казалось, должно было сулить радость и счастье, угроза Брэддока обрела реальность.

Пока не возник Башфорд Брэддок, ничто не нарушало упоительной безмятежности событий этого вечера. Обед был превосходным, спектакль завлекательным. Дважды на протяжении третьего действия Осберт осмелился пожать руку девушки – пылко, но, разумеется, как истинный джентльмен, и словно бы ощутил ответное пожатие. А потому неудивительно, что к моменту их расставания на ступенях крыльца ее дома он пришел к заключению: надо продолжать в том же духе и все будет тип-топ.

Поставив свою судьбу на кон, чтобы выиграть или проиграть все, как рекомендует в известных стихах маркиз Монтроз, Осберт Муллинер протянул руки, прижал Мейбл Петерик-Сомс к своей груди и влепил ей такой жаркий поцелуй, что в тиши позднего вечера он прозвучал подобно взрыву ручной гранаты.