Орден костяного человечка - Андрей Буровский

И нарастает раздражение, В конце концов, желание, чтобы тебя раздели, а ты оставалась пассивной, — это одно, это стиль… Нельзя же быть такой же пассивной решительно во всем! Володя полагал, что может ждать и от Оксаны каких-то идей.

— У тебя самой никаких соображений о нашей общей жизни никак не может быть?

— Видишь ли, мой друг, я совсем не уверена, что этого хочу.

— Понятно.

— Нет, ты как раз не понимаешь. Ты не понимаешь… если ты бы все приготовил — я бы подумала.

Понятно. Как раз все очень и очень понятно. Если Володя разведется, разменяет квартиру, уже сломает свою жизнь — какую ни есть, а налаженную за годы жизнь — она подумает.

— Тебе когда надо быть дома?

— Часа в три, в половине четвертого…

Володю эти сроки устраивали как нельзя лучше, потому что в шесть часов в его дверь уже звонили… Наташа!

С восьми до десяти часов вечера все было совершенно замечательно. Володя рассказывал про экспедицию, раскупоривал вино, а Наташа помогала ставить на стол ужин. После десяти было нейтрально, потому что Наташа готовилась к ночи и укладывалась. Где-то без двадцати одиннадцать стало совсем хорошо, потому что они занялись любовью — и занимались до двенадцати часов.

Потом Володя задремал, а Наташа стала обстоятельно рассказывать, как ей одиноко, пока он шатается по экспедициям. Продолжалось это примерно до часу, когда Наташа высказала еще одну претензию — что вечно он спит, когда она хочет с ним поговорить, после чего сразу заснула сама.

Около половины третьего Володя проснулся, обнаружил Наташу возле себя и напомнил ей о своей существовании. Одной из прелестных черт Наташи было умение мгновенно и бурно откликаться. Но он знал, что стоит сказать: «Вот всегда бы так!» — и будут идиотские обиды в невероятном количестве.

В начале четвертого Наташа опять завела шарманку о том, как ей плохо от всех этих экспедиций, от Володиного эгоизма и оттого, что в его жизни для бедной Наташи нет подобающего места. Попытки заткнуть Наташу поцелуями были только частично успешны, и до четырех ночи Наташа еще поговорила о том, что она его любит, что он просто чертов эгоист и что так больше нельзя, поплакала в меру своего удовольствия и заснула.

Володя же лежал без сна и думал, как удивительно все у него складывается; куча баб, все объясняются в любви — а он совершенно один в этой жизни.

Наташа проснулась в восемь часов. Она просыпалась рано и гулко сопела под ухом, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить. И, конечно же, ее напряжение тут же передавалось Володе, и как раз из-за навязчивой деликатности Наташи он просыпался так рано, что ничего хорошего из этого не могло получиться, кроме разве что здоровенного приступа гипертонии.

— Когда у тебя поезд?

— Вечером… Надо еще зайти в институт.

— Я тебя провожу.

— Хорошо…

— А поезд?!

Наташа уже начала догадываться, что от нее хотят избавиться; она только еще не понимала, каким способом от нее будут избавляться.

— У меня 24-й поезд, восьмой вагон. (Да, только другого числа.) Я приду прямо к нему, из института.

Наташка бродила по дому, как привидение, явно не хотела уходить.

— Сейчас ты меня не проводишь?

Володя этого ожидал.

— Ну конечно же, провожу!

По утрам Наталья была спокойнее: наверное, разряжалась и сексуально, и эмоционально. Сейчас это была просто милая девочка, как-то даже странно было представить себе, что вечером она опять начнет рыдать.

Вместе доехали до Дворцовой, Наташа поехала дальше, а Володя здесь вышел:

— До вечера!

Но вместо того, чтобы пойти пешком в институт, а вечером уехать на вокзал, Володя сел на другой автобус и уже через полчаса звонил в другую дверь. Для встреч с Ириной не нужно было искать чужих квартир — и это уже было приятно.

Правда, долгое общение с Ириной тоже создавало проблему — хотелось искать других женщин. Ну зачем было непременно путать любимую Володину кружку с той, которую он терпеть не мог? Какой был смысл в том, чтобы сначала позволить Володе открыть полку с посудой и взять в руки хрустальную вазу, а потом сетовать — мол, есть примета: нельзя прикасаться к матернему благословению, если прикоснется посторонний человек — беда будет? Что толку в разговорах о нищей жизни одинокой женщины, если малейшее предложение денег вызывает вопли из серии: «Ах, нет-нет, ну ни в коем случае»?

Порой Володя думал, что бабу снедают некоторые наклонности к мазохизму. Может, если вооружиться прутом и хорошенько им поработать, Ирина престанет устраивать мелкие провокации… А может, и не перестанет, думал Володя, и это будет означать ровно одно — вооружаться и пользоваться прутом нужно с иссушающей душу регулярностью. То-то она и напрашивается.

На этот раз уже через час Володя почувствовал, что у него болит голова и что он сам не знает, чего больше хочет — выпить или перейти от теории к практике и попросту выдрать Ирину, причем продолжительно и больно.

— Ну чего расселся — что, не знаешь, когда придет Яна?!

Яна — это была дочь Ирины, и приходила из школы она в половине шестого (о чем Володя и правда хорошо знал). Этими ласковыми словами Володю позвали заниматься любовью, пока они вдвоем в квартире.

Вроде бы и не так много пил Володя, и пил-то хорошее вино, а к концу дня так окосел, что чуть не заснул прямо на вокзале, на скамейке. Сама собой образовалась пустота вокруг плохо одетого, клюющего носом человека. Милиционер так вообще встал неподалеку и уставился на него профессионально-подозрительно. Володя сел попрямее, уже протянул руку к внутреннему карману: «Давай, иди проверяй документы! Забери за бродяжничество члена Санкт-Петербургского союза ученых!» Видимо, этой уверенности в себе вполне хватило милиционеру: если есть у человека эта уверенность — это не его контингент. Милиционер улыбнулся, козырнул и пошел дальше.

У Володи уже появились две черты постоянно пьющего и притом выбитого из жизни, потерявшего свою нишу человека. Во-первых, он все время чувствовал, что окружающие сторонятся его, не доверяют ему и вообще «не уважают», что он не такой, как все, и если люди даже не говорят этого вслух, все это чувствуют. И его раздражало это отчуждение от всего остального человечества. А еще он все время испытывал странное, острое и, скорее всего, ложное ощущение, что он понимает окружающих. Будто бы он ощущал, без всякого размышления постигал то, что и сами люди о себе не знали.

Глотнув пива по дороге, Володя проспал в электричке два часа, до самой платформы «Салют». А от платформы было пять минут ходьбы мимо заборов дачных участков, домиков разного калибра, по улочке с колеями глубиной сантиметров двадцать.

— Володька! Ты откуда?! Ты еще не в экспедиции?!

Лида была как всегда: плотная, невероятно энергичная, непосредственная, вся в делах, и встречающая Володю даже через месяц так, словно расстались вчера. И была прохлада долгого-предолгого вечера, бледные краски заката над лесом, вылизанная до блеска терраса с простой и бедной, но такой основательной обстановкой.