Беги, ведьма - Татьяна Корсакова

…Зеркальце – серебро, полудрагоценные камни – упало на пол, но перед этим Арина успела рассмотреть отражение. Не свое – Волкова. Оказывается, у них с Хеленой есть кое-что общее. Мужчина, похожий на флибустьера, в равной мере равнодушный и галантный, способный заинтриговать любую женщину, даже искушенную хищницу. Рысь волку не подружка. Волк нашел себе змею…

– Вам нехорошо? – Хелена, забыв об упавшем зеркальце, подалась вперед, сжала запястье, нащупала пульс. – Вам настолько не понравилось то, что вы там увидели?

Ей не понравилось. До такой степени не понравилось, что хочется выть, но… не дождутся! Ведьмы не плачут! Вот такой у нее теперь девиз.

– Но ведь это все поправимо. Выздоровление, конечно, долгий процесс, но если хорошенько постараться, если довериться…

Хелена говорила ласково, словно мать родная, но в глазах ее кружились хороводы снежинок, а от улыбки стыла кровь в жилах. Даже хваленая черная кровь не выдерживала…

– А опекун ваш приедет очень скоро. Обещаю. И к его прибытию мы должны вас как-то подготовить. Чтобы ни у кого не случилось шока. Вы меня понимаете?

Она понимает. От встречи с опекуном может случиться шок. Вот только у кого? У нее? У Волкова? Или, может, у Хелены? Интересно, Хелена знает про них с Волковым?

Подумала – и самой стало смешно, как беспомощно и наивно получилось. Когда-то, много месяцев назад, Волков был готов умереть за нее, а сама она едва не умерла, отвергая этот страшный дар единственно доступным способом. Тогда между ними в самом деле что-то было. Что-то настоящее, но слишком хрупкое, чтобы выжить в этом мире. И сейчас их с Волковым нет. Рысь волку не подружка. Есть пациентка и ее опекун. Жизнь изменила правила игры. В который уже раз…

– Я хочу позвонить. – У нее еще есть Ирка, есть Анук. Нужно только напрячься и вспомнить номера их телефонов. – Я хочу позвонить подруге.

– Сожалею. – Хелена развела руками. – Это против правил.

– А кто придумал правила?

– Я. – Хелена сунула зеркальце в карман халата. – В этом месте все правила придумываю только я, – добавила она так, чтобы расслышать смогла только Арина. – Хотите чего-нибудь еще?

– Хочу спать.

– Это легко устроить. – В вену воткнулась игла, и боль ушла, забрав с собой Хелену.

* * *

…Ей снился дом. Позолоченный закатными лучами фронтон с фамильным гербом в виде дубовой ветви. Мощные колонны, слишком мощные, на ее вкус. Лестница в семь ступеней, нижняя со щербиной, в которой так и норовит застрять каблучок, и приходится щербину обходить. До блеска вымытые стекла отражают пурпурное небо, и от этого кажется, что дом пылает. Красиво и жутко, но скорее все-таки красиво. Большая круглая клумба с красными цветами. Она не знает, что это за цветы, но дает себе слово спросить у Карла Фридриховича. Карл Фридрихович Шток – садовник от бога. Петруше повезло, что Карл Фридрихович принял его приглашение, потому что своими силами они бы с обустройством парка не справились. Слишком много дикой земли, чересчур грандиозна задумка: огромный пруд, дубовый парк. Петруша так решил. Коль уж он граф Дубривный, то и в новом родовом гнезде место только дубам-исполинам. Чтобы память о нем осталась на века. А ей не хочется красоты после смерти, ей хочется красоту прямо сейчас: липовую аллею, которую папенька заложил в день ее рождения, чтобы весело, зелено и сладкий цветочный дух. Липы – дивные деревья, девичьи. Так сказал Карл Фридрихович. И он же Петрушу уговорил аллею не вырубать, убедил, что дубам без других деревьев будет плохо, что в царстве Флоры должна царить гармония. Женское начало, мужское начало. Тень и свет. Петруша сначала сомневался, а потом все-таки согласился с ее просьбами и доводами Карла Фридриховича, только пожелал, чтобы дубов в парке было многим больше, чем других деревьев. Собственно, тем Петрушины пожелания и ограничились. Остальное – аллеи, фонари, парковые скамейки, беседки и цветники – он доверил ей, Лизе. И она радовалась этому доверию как ребенок. Радовалась, но боялась оплошать, даже в малой малости подвести любимого Петрушу.

– Не волнуйтесь, фрау Элиза. – Карл Фридрихович посасывал трубку, прятал в густых усах хитрую улыбку. – Вечер покажет, каким был день. Послушайте-ка лучше, какая мысль пришла в мою седую голову.

И начинал рассказывать удивительное, а потом рисовать прутиком на дорожке схемы и чертежи. И она, Лиза, все-все понимала, хоть Петруша и говорил, что дамам в делах инженерных нипочем не разобраться. А папенька, царствие ему небесное, наоборот, наставлял: «Учись, Лизавета, всему, чему только можно. Умение за плечами не носить». И она училась, слушала папенькины рассказы, от гувернантки не пряталась, к прислуге приглядывалась. Однажды даже напросилась со Стешкой корову подоить. Пеструшка, самая спокойная из стада, стояла смирно, только косилась подозрительно, а когда Лиза слишком уж увлекалась, нервно переступала с ноги на ногу. Молока получилось надоить полведра. Больше Стешка, девчонка, которая присматривала за скотиной, не позволила.

– Довольно животинку мучить, – сказала и тут же испуганно носом шмыгнула, потупилась.

Лиза не обиделась и не разозлилась, вытерла сладко пахнущие молоком руки о подол платья, подхватила ведро, чтобы папеньке показать.

Не показала: оступилась и растянулась посреди двора, молоко пролила и даже всплакнула немного от обиды, а еще от боли в оцарапанных коленках. Выручила Стешка, быстро, не успели слезы высохнуть, надоила нового молока, но ведро Лизе отдавать не стала, сказала, насупив белесые бровки:

– Сама донесу, а то еще снова…

А папенька Лизины старания тогда очень хвалил, выпил большую кружку принесенного молока, поцеловал дочку в лоб, подхватил на руки и долго кружил, подбрасывал аж до самого неба. Мама пожурила за испачканное платье, но было видно, что она нисколько не злится, а ругается для порядка, чтобы Лиза не забывала, как должно себя вести воспитанной барышне.

А на Крещение, когда снега насыпало столько, что Лиза могла спрятаться за сугробом с головой, с папенькиного благословения кучер Яков взялся учить ее управляться с запряженной в сани тройкой. Коренника поставили спокойного, тягловитого, а вот пристяжные попались с норовом. Лизе казалось, что косятся они на нее с неодобрением и, стоит лишь дать слабину, понесут по накатанной снежной дороге за самый горизонт. Но боялась она только первое время, а потом освоилась, правила лихо и вполне уверенно и даже научилась бандитскому посвисту, как у Соловья-Разбойника. Свистеть так же громко, как у Якова, у нее не получалось, но и ее потуги вызывали одобрительную усмешку на по-цыгански смуглом Яшкином лице.

– Ай, молодца! Ай, лихая девка! Охолони, не гони! Вертаться пора.

Вертаться не хотелось, снег летел в лицо, Лиза радостно смеялась и отмахивалась от мороза шерстяной рукавичкой.

К дому вернулись в сумерках. Мама уже ждала на подъездной аллее – волновалась. На Якова глянула так, что тот вмиг словно стал меньше ростом, а на Лизу вовсе не посмотрела, лишь велела: