Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг

– Вы умеете стряпать? – вдруг спросила она. – Меня бы устроило, если бы вы могли готовить нам что-нибудь к ужину. Скажем, через день. – Она вздохнула. – У меня совсем нет на это сил в последнее время.

Я чувствовала, как во мне поднимается безмерное восхищение, до того хорошо она владела собой.

Сколько рецептов она опробовала здесь вместе с дочерью, склонясь над кулинарными книгами? Сколько часов провели они здесь бок о бок, чистя яблоки и облизывая ложки?

– Конечно, я буду готовить. Когда вам угодно, мадам.

Рядом с вами, если можно.

Меся тесто, я буду иногда потихоньку закрывать глаза. Буду красть редкие ощущения, которых у меня никогда не было с моей матерью.

Я так умоляла ее научить меня печь пироги. Она говорила: «Ладно, Мина! Если хочешь, только подожди, одну минутку, я кое-что закончу». И тут же забывала обо мне.

Это был ее фирменный прикол: забывать обо мне. Везде, в любых обстоятельствах. У школы или муниципального спортивного зала, в кафе, куда она заходила выпить стаканчик белого, в ванной, в автобусе, в приемной у врача, в бюро по трудоустройству. Она порхала от мысли к мысли, от места к месту. Была в вечном движении. Приходила в восторг от пустяков, множила планы, которых никогда не выполняла. Каждый раз я попадалась на удочку: мы пойдем гулять в парк, Мина, покатаемся на карусели, перекрасим комнату в розовый цвет, купим красную рыбку, они такие милые, красные рыбки, или ты больше хочешь птичку? Ладно, птичку.

Увидим. Пойдем. Сделаем. Построим, нарисуем, напишем. Подожди. Потерпи. Я почти закончила, еще чуть-чуть, уже вот-вот. Иду, я тебе сказала! Да черт побери! Ты не видишь, что я занята, Мина? Ты не видишь, что у меня есть другие дела, кроме твоего баловства? Я думаю! Ищу решения! Объяснения! Мне-то не десять лет, вот так, мадемуазель! Налей-ка лучше мне выпить, голова болит, тошнит, принеси мне аспирин, подушку, погаси свет, положи руку мне на лоб, детка моя, я тебя люблю, мое сердечко, мне надо поспать, завтра все будет хорошо, вот увидишь, завтра, детка.

А ведь можно было жить иначе. Можно было быть внимательной, близкой, как были вы, мадам. Дело не в деньгах, дело лишь в желании.

– Итак, – подытожила мать Алисы, – с первым этажом, думаю, все ясно, не забудьте про туалет, дверь в конце коридора, да, и умывальная, следите, чтобы полотенца были безукоризненно чистыми, это важно, мало ли кто может неожиданно зайти.

«Я скажу тебе важную вещь, Мина, эй, ты меня слушаешь или считаешь ворон?» – «Да, мама, я тебя слушаю». – «Ты можешь быть одета как замарашка, ты можешь жить в конюшне, но смотри, чтобы на тебе всегда были чистые трусики. Без дыр. Без потертостей, без пятен. Потому что если с тобой что-то случится, если ты упадешь, попадешь под машину, пожарные тебя подберут, и что тогда от тебя останется? Только это! Они скажут: эта девочка была грязнулей».

Уж конечно, тебя пожарные не сочли грязнулей в тот день, когда пришли за тобой. На тебе было красивое платье и белье в тон, только маловато немножко, от спиртного ты начала поправляться. О тебе они подумали только: как жаль, такая красивая женщина, созданная для любви, вот обида-то. Я помню, как один из них провел рукой по твоим волосам и заправил прядь за ухо.

Даже без сознания ты все затмевала. Они тоже обо мне забыли: мне пришлось бежать следом, их красный грузовик уже трогался, они закрывали задние двери, только чудом я проскользнула, запыхавшись, в последнюю секунду.

Не так-то просто было жить рядом с тобой.

– Теперь пойдемте на второй этаж, Анжелика.

Вот здесь хозяйская спальня – наша спальня, если угодно. Входя сюда, снимайте обувь, даже если на вас рабочие шлепанцы. Видите, здесь все белое, от ковра до занавесок. Убирать трудно, согласна, но покой и чистота того стоят. В гардеробе сортируйте одежду по цветам и оттенкам. От светлых к более темным. Вам придется лишь поддерживать установленный порядок, не ошибетесь. Белое и цветное, в принципе, относятся к зрению, но я слышу в них музыку. Поддерживайте гармонию, Анжелика! Как и в ванной. Я люблю, чтобы баночки с кремом стояли по ранжиру и по назначению. И прошу, чтобы полотенца были идеально сложены.

В остальном, я думаю, вы поняли, чего я жду от вас – и от этого дома. Все ясно, не правда ли?

Нет, мадам, не все ясно. Есть еще одна дверь, вот она. Вы ее не открыли. Прошли мимо этой комнаты, не упомянув о ней. Не предложили мне в ней убирать. Вам есть что скрывать?

Она покраснела, почти незаметно, но от меня это не ускользнуло. Вот он, трудный момент. Вот она, черная дыра. Комната Алисы. Она выходит окнами на запад, на сады. Ну же, мадам, колитесь.

– Эта дверь? Конечно. Это гостевая спальня. Но гости у нас останавливаются редко, и я держу там архивы. Так что вам нет необходимости туда входить. Если я решу, что в ней надо убрать, дам вам знать.

Я посмотрела ей прямо в глаза. Я надеялась, что она даст-таки слабину, но она лишь нахмурила брови, словно удивленная моим апломбом. Ничего не показывать, что бы ни случилось, каков бы ни был порог страданий, говорила Алиса. Значит, и мать будет молчать наперекор всему. Она ни словом не обмолвится о драме – во всяком случае, наемной домработнице. Спрячет воспоминание о дочери, как свое личное сокровище, тайное, заповедное. Так она сохраняла достоинство. Урок.

– Когда вы сможете приступить? – спросила она. – Хорошо бы завтра. В девять часов?

– Я приду, мадам.

* * *

Без-Слез приготовил мне сюрприз. Он сходил в магазин, купил фруктов, свежего хлеба, ветчины. Из бистро он принес полбутылки вина и два бокала, две тарелки и красивые бумажные салфетки. Сколько я себя помню, впервые за мной так ухаживали. И впервые чьи-то поступки не казались мне заведомо подозрительными. Впервые я не испытывала потребности анализировать, искать скрытый интерес, ловушку. Наоборот, я чувствовала что-то совсем новое, чему не могла подобрать названия и от чего вздрагивало мое сердце.

Без-Слез смотрел на меня, улыбаясь, довольный произведенным эффектом.

– Садись и рассказывай.

Он протянул мне стакан, но я к нему не притронулась, так мне не терпелось поделиться впечатлениями. Мой отчет ошеломил его.

– Ничего о ней? Правда?

– Ничего.

Не было даже фотографии. Единственный снимок – их свадебный. Он стоял в рамке на журнальном столике в гостиной.

Я знаю, они все упрятали в эту комнату. Она заперта снаружи на засов. На засов! Мне якобы нет необходимости туда входить. Но не важно: я и так представляю себе картину. Одежда сложена в картонные коробки или висит в пластиковых чехлах. Обувь. Косметичка с ее резинками и заколками. Книги, тетради, ручки. Все это, наверное, громоздится кипами до потолка. Покрывает пол, как неподвижное море.

– Ну а мать, она что-нибудь сказала?

– Ни слова. Ну, если можно так выразиться. Потому что все в ней – метафора. Белизна, незапятнанность. Красота. Гармония. Одержимость чистотой. Порядком. У них вкус к пустоте: она называет это строгостью.