Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского - Яков Гордин

7. Здесь мы переходим к самому лакомому куску авторов: к описанию истории, почерпнутой из архивов органов Госбезопасности. Но даже здесь, несмотря на столь серьезные источники, они не избежали преследующего их ложного цитирования. Хотя это не стихи и к тому же не мое произведение, но в действительно философском трактате Уманского, как я помню, нет таких строк: „В мире есть люди черной кости и белой и т. д.“. Если же они там и есть, то они относятся не к расовым проблемам, а являются метафорой различия, различия между добрыми людьми и дурными, между проходимцами и порядочными, между невеждами и сведущими. Так что последующее причисление автора к фашистам произошло в лучшем случае оттого, что авторам эта метафора оказалась не под силу. Если, конечно, это не ложное или не предвзятое цитирование. Причем неизвестно, что хуже.

Но вернемся к самой сути истории. Материалы допроса, которыми располагали авторы, освещают события, которые произошли около трех лет тому назад в Самарканде. Мы действительно встретились с американскими туристами в Самарканде. Действительно, мы говорили о рукописи А. Уманского. Действительно, она осталась у нас в кармане. Но ни Шахматов, ни я не владели и не владеем до сих пор английским разговорным языком настолько, чтобы у нас могла произойти столь содержательная беседа, какая изложена на страницах газеты. Это документально подтверждается протоколами допросов, снятых с меня в январе прошлого года сотрудниками Госбезопасности. Совершенно непонятно, по какой причине авторы, пишущие столь подробную статью обо мне, игнорировали эти документы. Но с другой стороны, они (документы) сейчас сыграют положительную роль.

Что же касается абзаца, повествующего о планах перелета границы, то достоверно в нем только то, что мы действительно дважды приезжали на аэродром, чтобы полетать в горные районы Узбекистана, с которыми не было никакой иной связи. Более того, однажды мы купили билеты, которые вернули в кассу, и там должны быть об этом соответствующие записи. Это, так же, как и многое другое, совершенно опровергающее идиотскую и злобную болтовню Лернера, Бермана и Ионина, содержится в документах, которые были, на мой взгляд, преднамеренно игнорированы авторами статьи, Кроме того, я считаю необходимым сообщить, что органами безопасности дело против меня не было возбуждено за отсутствием состава преступления.

8. Далее идет пассаж, о котором стоит рассказать подробнее. „С ним (Бродским) вели большую воспитательную работу. Вместе с тем, его не раз предупреждали об ответственности за антиобщественную деятельность“. Я цитирую полностью, прибавив от себя только запятую после „вместе с тем“, которой там почему-то не оказалось.

Ничего подобного не происходило. Большой воспитательной работы не было, и неоднократных предупреждений об ответственности за антиобщественную деятельность не было. Но за пять дней до появления статьи я был вызван по телефону Я. М. Лернером в помещение 12-й народной дружины, где состоялся пятнадцатиминутный разговор, целью которого было, как мне казалось, установить: работаю я или нет. К предмету разговора я еще вернусь. На пятнадцатой минуте Лернер сказал: „Только вы потом не говорите, что с вами не вели воспитательной работы“. Я думаю, что подтвердить это может присутствовавшая при разговоре сотрудница Гипрошахта (в помещении которого находится штаб этой дружины), которая постоянно работает в этой комнате, кажется, в качестве секретаря Лернера.

9. И, наконец, главный кусок этого, в полном смысле слова, сочинения, являющийся суммой всего написанного и из которого одновременно выводятся следствия. Там сказано: „Бродский не сделал нужных выводов“. (Из чего?) „Здоровый 26-летний парень около четырех лет не занимается общественно-полезным трудом“.

Мне двадцать три года. В паспорте моем сказано, что я родился 24 мая 1940 года. Во-вторых, я работаю с пятнадцати лет. Я имею профессии фрезеровщика, техника-геофизика, кочегара, матроса, санитара, фотографа. Я работал в геологических партиях в Якутии, на Беломорском побережье, на Тянь-Шане, в Казахстане. Все это зафиксировано в моей трудовой книжке. Одновременно я занимался литературой. Осенью прошлого года я уволился с последнего места работы и стал заниматься литературным трудом. Я заключил с различными редакциями и издательствами долгосрочные договоры, которые должны были вполне обеспечить мое существование.

Уважаемый товарищ редактор,

простите, что я не сдержал своего обещания и письмо вышло длиннее статьи. Но опровергать ложь труднее, чем ее писать.

В любом литературном произведении присутствует доля вымысла. Но как назвать то, что появилось на страницах Вашей газеты? Критической статьей это назвать нельзя в силу безудержной разнузданности и полного невежества авторов. Фельетоном это назвать также нельзя в силу сквозящего изо всех пор доносительского тона. Но и доносом это также нельзя назвать, потому что все здесь построено на заведомой лжи. Подобные окололитературные произведения имеют только одно наименование – пасквиль.

Встает вопрос, кому нужно было написать и опубликовать это произведение, компрометирующее одновременно и газету, в которой оно помещено, и источники, из которых черпалась информация. Я совершенно не понимаю, как на страницах „Вечернего Ленинграда“ могла появиться эта забубенная ложь, эта хулиганская ругань, эта невежественная галиматья, это здание из лжи, скрепленное грязью. Полбеды, что написано: так как это ложь, это легко разрушить. Но чем выскрести эти совершенно идиотские, бездоказательные обвинения в антисоветскости, в порнографии, в тарабарщине? Уже за одно это следует привлечь к суду всех троих молодчиков.

И я возбудил бы дело, когда бы не следующая причина. Своими писаниями и личным запугиванием (для чего один из авторов ездил в Москву) добились того, что вынудили издательства расторгнуть со мной договоры, превратив меня тем самым действительно в тунеядца, не говоря уже о том, что лишили меня куска хлеба. Естественно, перед ними я выгляжу достаточно бессильным. Тем не менее я обещаю Вам, что возбужу дело против „Вечернего Ленинграда“ по обвинению в диффамации, даже если оно и будет заранее обречено на провал. Обещаю Вам, что сделаю это, когда увижу, что все другие способы защитить свое имя от помоев, изливаемых со страниц Вашей газеты, окажутся безуспешными. Ибо как гражданин своей страны и как вообще всякий человек я считаю своим долгом бороться против лгунов и проходимцев. Тем более, когда мне самому угрожает опасность стать жертвой их действий. Могу Вам сказать и еще нечто: на мой взгляд, именно эти люди, не умеющие выговорить слова, злобные невежды, дорвавшиеся до газетной страницы, отставные лжесвидетели, страдающие от безделья, и являются подлинными литературными трутнями.

Ставлю Вас в известность, что копию этого письма я направляю в Центральный Комитет КПСС.

С уважением И. А. Бродский».

Могу добавить, что Ефим Славинский (впоследствии сотрудник Би-би-си) был глубоким знатоком как английского языка, так и американской культуры, и в этом качестве он весьма интересовал в то полупросвещенное время литературную молодежь. А Гейхман-Нехлюдов был не грабителем и убийцей, а большого масштаба фарцовщиком, то есть, говоря сегодняшним языком, – предпринимателем. Он писал стихи, публиковал их в стенной газете филфака Ленинградского университета и бывал на заседаниях университетского литобъединения. Был он человеком очень доброжелательным, широким и дружил со многими молодыми тогда литераторами.