Оранжевый парус для невесты - Вера Копейко

– Если она хочет уйти – пускай уходит. Не стану затевать шум из-за этого запроса. – Наталья стояла твердо на своем.

Марина вздохнула:

– Да-а, Дорошина, ты баба-зверь. Мне тебя жаль.

– Не всем же быть кошечками, которые устраиваются в этой жизни нежностью и лаской, – хмыкнула она. Она хотела сказать не так, а грубо, как пишут на заборах, но не рискнула. – Нам тоже надо жить, есть, пить и получать удовольствие.

– Все ясно. Спасибо, – сказала Марина и положила трубку.

Наталья Михайловна тоже положила. «Ах, какие мы, – она наморщила нос, – защитницы гонимых». Не хочет она видеть перед носом эту Ермакову и не будет.

А вот кого она сейчас хочет видеть и всегда – это его. Она повернулась к экрану.

Только раз, один-единственный, не заняла она свое место в зале, в котором он пел. Она помнит, как мучилась, лежа в постели, утыкаясь носом в мужской носовой платок в клетку. Точно такие она купила ему и вложила в пакет. Это было два года назад, когда певцу уже дарили не только цветы, но и подносили сумочки с подарками. Поклонницы хотели отдать ему такое, что соединило бы их с ним не только звуком, не только чувством, не только виртуальной плотью, но даже тканью, которая отрезана от общего куска клетчатой ткани, сотканной где-нибудь в Индии.

А ведь на ее место села какая-нибудь… из тех, что строчит ему на сайт наглые строчки: «Шутка, мол, конечно, но если приедете – мы для вас и баньку протопим». Себя предлагают, хотя пишут про элегичность и страстность его несравненного голоса.

Она не будет писать ему ничего и больше не станет читать всякие глупости.

Она может сделать вот так. Наталья Михайловна шагнула к экрану, наклонилась к нему, большие белые груди прижались к пластику, а соски уткнулись прямо в открытый рот певца. Экран холодил кожу, щекотал, она закрыла глаза, томный голос шелестел в ушах.

– Моя – сла-адка-ая… Моя не-е-ежна-ая…

– Да, да, да… – соглашалась она, вжимаясь все плотнее.

Круглый живот уперся в край столика, на котором стоял телевизор. Она засмеялась. Вспомнила, как говорила ей давно Марина, когда считалась ее подругой:

– Наталья, ну неужели ты не можешь от него избавиться?

– Зачем? Я хочу быть такой, какая есть. – Она пожимала плечами.

– Ты на самом деле не хочешь похудеть? – удивлялась она. – Можно подумать, что у тебя месяцев шесть.

– Никогда. Я люблю его.

– Ты любишь свой… живот? – недоверчиво допытывалась она.

Да, конечно, любит. Знает почему.

– Посмотри, – Наталья Михайловна подняла ресницы и посмотрела певцу прямо в глаза, – я беременна от тебя. И всегда буду.

Наконец сердце ухнуло, сладость затопила, она плавала в ней и не хотела выныривать…

А что, вещица стоящая, подумала Наталья Михайловна, придя в себя. Не зря называется «Король секса».

Она нащупала на полу пульт, нажала, экран погас.

«Я на самом деле должен ее найти? – спрашивал себя Андрей. – Искать, искать и наконец найти?»

Он сидел за столиком вагона-ресторана, пустого среди дня. Пассажиры поездов дальнего следования спят долго, просыпаются медленно, только к вечеру начинают завтракать.

Андрей не мог спать, не мог лежать. Если бы он был уверен, что побежит быстрее поезда, он точно выпрыгнул бы из этого утомившего за четыре дня вагона.

Почему не полетел самолетом? Да потому что романтические желания до сих пор не выветрились, оказались живучие. Хотел посмотреть всю страну, от самого восточного побережья до столицы золотоглавой. Когда еще доведется? Лучше бы не довелось, осадил он себя, лучше отсидеться в сердце любимой страны или западнее ее, но в таком случае – намного западнее. А это уж как получится.

Он ухмыльнулся, не отрывая глаз от окна. За прозрачными двойными стеклами видел совсем не то, что мелькало за ними на самом деле. Не поля, которые солнечно желтели в середине жаркого сибирского лета, не колки – это редколесье, перемежающееся с болтами, не темный абрис тайги на горизонте. Он видел море, темно-серое, как зимнее небо в этих местах.

Он вздохнул. У него есть причина, по которой стоит любить темно-серое небо и зиму. Это она погнала его на край земли за деньгами. Но как случалось не раз в его жизни, путь к цели всегда выходил у него, как говорила мать, кудрявым.

– Удивительно, – смеялась она, – в нашей семье у всех кудрявые волосы, у тебя одного – прямые, как солома. Зато у всех жизнь как жизнь, а у тебя – сплошные завитушки.

Это правда. Вот сейчас, например, он тоже едет не туда, куда ему лучше всего ехать, а в Москву.

Впрочем, может быть, кудрявость его жизни началась до рождения. Когда мать уезжала в Крым с новым мужем, она отдала ему золотые карманные часы и сказала:

– Андрей, этот брегет виноват в твоем рождении. Бери.

Андрей привык, что мать, как говорила бабушка, слова в простоте не скажет. Он ждал объяснения. Оно последовало и не просто удивило его, оно лишило сна на несколько ночей.

– Твой отец, как ты знаешь, был намного старше меня, – говорила мать. – Он ухаживал за мной, а я как будто не понимала, чего он хочет. Тогда он достал вот эти часы и сказал: «Смотри, Лиза, какие красивые. Они мне достались по наследству. А если ты не выйдешь за меня замуж, мне некому их передать». Я согласилась. Не пропадать же такой замечательной вещи. Теперь они твои, ты должен передать их дальше. Но… только не ошибись, когда будешь выбирать мать наследника для них. Жалко, если промахнешься.

На самом деле Андрей родился, когда его отцу было сорок восемь лет. Он был отставной спортсмен-велогонщик. Отец умер рано, ему не было шестидесяти. Перегрузки, о которых говорили, и допинг, о котором говорить было не принято, не благословляли на чудеса долгожительства. Остались его медали и часы. Медали мать увезла с собой в новую жизнь, а часы носил при себе он. А как иначе? Он должен был сверяться по ним – годится ли очередная подруга на роль матери их наследника?

Он улыбнулся и вынул часы. До Москвы еще ехать двое суток и тринадцать часов, подсчитал он.

Так что же, он на самом деле собирается найти женщину, которую никогда не видел? Фамилии не знает, только имя. Более того, он везет ей кучу денег.

Андрей быстро поднес к губам стакан и жадно глотнул чая. Он едва не захлебнулся. Спасибо, что чай остыл, иначе обжегся бы точно.

«Снова обжегся? Теперь уже и чаем?» – насмешливо спросил он себя.

«Да ты подуй, не хватай, не глядя-то», – наставляла бабушка всякий раз, подавая белую кружку в зеленый горошек, когда он мальчишкой проводил лето в Сетявине.

Если бы он научился сначала остужать голову, думать и дуть, то сейчас в Сетявино и ехал бы, это в Тверской губернии. Чтобы продолжить начатое дело. За деньгами для своего дела он и нанимался на краболовное судно. Он их получил. Но…