Пасодобль - танец парный - Ирина Кисельгоф

— Надо будет сюда вернуться на закате. Вдвоем. — У меня в животе екнуло и отпустило.

Я ткнула альпенштоком невзрачный маленький холмик, и вдруг на меня из земли посмотрел глаз. Голубой. Вынутый из стакана глаз. Я застыла как вкопанная. Мне стало страшно до мурашек на коже. Скрюченный рабом черный саксаул, дикий, горький запах мертвой травы, палящий, испепеляющий зной и голубой ненастоящий глаз, смотрящий на меня из земли. Это была дьяблерия сказочной страны.

— Жарко… Жарко… Сил нет, — шептала мне сказочная страна снова и снова. — Жарко… Жарко… Сил нет.

А мне было холодно до озноба, вернувшегося из черной спирали заброшенной подземной мечети. Мне было душно от ее черных закопченных Узких коридоров и переходов. Мне было тяжко от ее нависших потолков. Мне было дурно от запаха рассыпавшихся, сожженных временем человеческих костей. Страх пробирал до самого нутра, до темной дикости. Я снова увидела блестящую роговицу, подернутую голубым светом газового фонаря.

— Так не бывает!

Я стряхнула наваждение и ковырнула землю. Ко мне выкатилась бусина размером с колиброванную вишню. Обычная голубая бусина. Сейчас такие носят. Она блестела на солнце. Я взяла ее в руки и отбросила в сторону, как ядовитую гадину. Сразу же! На меня снова посмотрел белый глаз с внимательным серым зрачком. Я побежала как сумасшедшая через кусты и кочки. Дьяблерия продолжалась. Она сделала мой мозг текучим и легким, а мою кровь такой густой, что сердце не могло пробиться. Я издали увидела Ваню и закричала:

— Там! Там глаза! Глаза!

У него из рук выпала лопата. Медленно. Как в замедленной съемке. Я ждала и не могла дождаться, когда она упадет. Она упала и поставила точку.

Ваня смотрел на бусину. Вертел в руке то так, то сяк.

— Это бирюза. Скорее из Индии. Не похожа на местную. Попала сюда по следам Великого шелкового пути. У него были ветки. Нефритовая — из Кашгарии в Китай, лазуритовая — из Памира в Иран и Месопотамию. Ты нашла бирюзовую, — он улыбнулся. — Новичкам везет.

Глаз был от сглаза, наверное. Таких бус полно, даже в маршрутках. Они висят под зеркалом заднего вида. Их надевают браслетом на маленькие детские запястья. Носят как брелоки. А может, это был совсем другой глаз. Тот, что важнее. Те черные, а этот голубой. Нетипично. И зрачок у него не серый, а сиреневый. Расширенный, как от атропина.

— Где нашла?

Ваня расковырял кочку. К нам выкатилась еще одна бусина. Точно такая же. Только с другим рисунком. На ней был то ли пион, то ли астра. С лучистыми сиреневыми лепестками и их тщательно прорисованной темно-розовой, почти красной тенью. Рисунки были выдавлены или вырезаны в камне, а потом заполнены краской.

— Интересно, сколько лепестков? — спросил Ваня.

— По-моему… Не знаю. Их не сосчитать. Почему интересно?

— Вдруг это лотос? Символ рождения новой вселенной. Йони и линга[6].

— А вдруг это судьба? — спросила я, у меня внутри что-то дрогнуло. — Тебе лотос, а мне глаз с безумным зрачком.

— Тебе больше повезло! — рассмеялся Ваня. — За тобой присматривают, а мне дарят цветы.

— Кто присматривает?

— У кого голубые глаза?

Я взглянула на небо. Оно было пыльным, серо-голубым. На солнце висела дымка, розовая от закатных лучей. Было похоже. Очень. И я успокоилась. И забыла спросить, что такое йони и линга.

Мы оставили себе огромные бирюзовые бусины как талисманы. Каждый свою. Но мою бусину я сразу спрятала подальше. Среди фляг с водой. Мне хотелось ее выбросить, но я боялась, сама не зная чего.

Я проснулась ночью в холодном поту с неистово бьющимся сердцем. Мое сердце уже выпрыгнуло из груди и свернулось комочком на Ванином сердце. Вместе со мной.

— Ты что? — Он стиснул руками мои плечи.

— Мне приснилась заброшенная мечеть. — Губы меня не слушались.

На самом деле мне приснился огромный голубой газовый глаз, накрывший меня расширенным сиреневым зрачком. Как сачком. До страшной дрожи и пота на висках и на лбу. Ваня закрыл меня собой как щитом. Надежным и легким. И я уцепилась за него, как за последнюю соломинку.

— Я не хотел тебя пугать.

Дрожь уже начинала проходить. Но я не видела его лица. Что он думал на самом деле? Что чувствовал?

— Зачем ты мне голову морочил?

— Думал, так будет интереснее. Прости. — Он отнимал у меня страх магическим заговором из горячих отпечатков его губ. — Эта мечеть была построена в Средневековье. Всего лишь. Прости.

Я его простила.

Ванина легенда вместе с мечетью колдовала и завораживала одиноких, заблудших странников. Они могли потерять голову от зноя и от жажды по неведомому, тайному миру, где человеческая форма переставала иметь значение. Кто знает, что за скала была, в которой построили мечеть? Тайна старой мечети могла прятаться и в Средневековье, и в еще более древних мирах. Для мечети, история которой мне была неизвестна, такая легенда подходила идеально.

Мы переехали в саксаульник у небольшой сопки. Он был перспективнее для черного археолога. В нем могло скрываться то, что он искал. Я была новичок. Всегда следует полагаться на везение новичков. Это знают все.

Неподалеку от саксаульника высились каменные жертвенные койтасы[7]. Они были разрушены, разбиты давным-давно. Скорее еще в Средневековье. Койтасы были редкими изображениями настоящего, не стилизованного барана. Ваня говорил, это не типично для исламской культуры. Наверное, жертвенные койтасы пришли в настоящее из доисламского прошлого. На них были высечены раскинутые ладони. Так отправляли культ древние зороастрийцы, воздев раскрытые ладони к небу. У мусульманских монахов раскрытые ладони стали оберегом от злых духов.

Я вложила свои ладони в каменные ладони койтаса и тут же отдернула руки. Открытые небу каменные ладони обожгли меня нестерпимым жаром солнца пустыни. Предупредили. К ним не стоит приближаться.

Главный саксаул я окрестила Горынычем. У него были три огромные ветки. Я развешивала на них наши тряпки и натягивала тент. Горыныч терпел. До заката. Солнце садилось за ним, делая его кожу такой же морщинистой, как сказочная земля, на которой он вырос. Черные глубокие морщины и смуглая, отсвечивающая кровью деревянная кожа. Его руки разрывали темный густой воздух, нагретый уже закатившимся солнцем. Скрюченные, рваные, беспокойные руки снова искали в темноте своих черных рабов, нащупывая их сучковатыми пальцами. Мне он не нравился. Я его тоже терпела. Как и он меня.

— Смотри! — Ваня был возбужден донельзя. — Узнаешь?

Я повертела в руках монету, она была золотой. Явно. С истонченными, кое-где рваными, зазубренными краями. Как зубцы кастаньет. На монете был выбит полустершийся профиль женщины. В обрамлении колец волос.