Дальний умысел - Том Шарп

— Твою репутацию? А как с нашей репутацией? — горько вопросила Соня. Они чуть не смяли автобусную очередь, но в последний момент исхитрились обойти ее с фланга. — Ты подумал, что ты с нею делаешь?

Пипер покачал головой.

— Ладно, бог с нами, речь о тебе. Какую такую репутацию?

— Писательскую, — сказал Пипер.

— Кто из них слышал о тебе? — воззвала Соня к автобусной очереди.

По-видимому, никто не слышал. Пипер кинулся к берегу боковой аллейкой.

— Больше того — никто и не услышит! — кричала ему вслед Соня. — Ты думаешь, Коркадилы станут теперь публиковать твои «Поиски»? Разуверься. Они затаскают тебя по судам, оберут до гроша и занесут в черный список.

— Меня — в черный список? — не понял Пипер.

— Да, тебя — в черный список авторов, отрезанных от печати.

— На Коркадилах свет все же клином не сошелся, — возразил Пипер, чрезвычайно растерянный.

— Если ты угодил в черный список, тебя никто не станет печатать, — немедля нашлась Соня. — Ты после этого конченый писатель, finito.

Пипер поглядел на морскую рябь и подумал, каково быть конченым писателем, finito. Довольно ужасно.

— И ты в самом деле думаешь… — начал он, но Соня уже сменила пластинку.

— Ты говорил, что любишь меня, — прорыдала она, хлопнувшись на песок неподалеку от пожилой четы. — Ты сказал, что мы…

— О господи, — сказал Пипер. — Перестань же, пожалуйста. Ну, хоть не здесь.

Но Соня не перестала: и там, и во всех других местах она то выставляла напоказ сокровенные чувства, то угрожала Пиперу судебным преследованием за нарушение условий договора, то сулила ему славу гениального писателя, если договор будет соблюден. Наконец он начал поддаваться. Черный список огорошил его.

— Что ж, наверное, можно печататься потом под другим именем, — сказал он, стоя у края пирса. Но Соня покачала головой.

— Милый, какой ты наивный, — сказал она. — Неужели ты не понимаешь, что ты сразу виден во всех своих созданиях. Ты же не сможешь скрыть своей единственности, своей яркой оригинальности…

— Наверное, не смогу, — скромно признал Пипер, — это правда.

— Ну конечно, правда. Ты же не какой-нибудь писака, сочинитель по шаблону. Ты — это ты: Питер Пипер. Френзи всегда говорил, что ты уникален.

— Да? — сказал Пипер.

— Он положил на тебя больше сил и времени, чем на любого другого нашего автора. Он верил в тебя, как ни в кого, — и вот наконец выпал твой случай, твоя возможность пробиться к славе…

— С помощью чьей-то чужой омерзительной книги, — заметил Пипер.

— Ну и пусть чужой, хуже, если б собственной. Вспомни «Святилище» Фолкнера. И изнасилование. Кукурузный початок.

— Ты хочешь сказать, что это написал не Фолкнер? — в ужасе спросил Пипер.

— Да нет, именно что он. Написал, чтобы его заметили, чтобы добиться признания. До «Святилища» его книги не раскупались, а после он стал знаменитостью. Тебе же сам бог послал чужое «Девство»: ты ничуть не отступаешь от своих творческих принципов.

— Под таким углом я об этом не думал, — признался Пипер.

— А потом, уже известным и великим романистом, ты напишешь автобиографию и разъяснишь все про «Девство», — продолжала Соня.

— Да, напишу, — сказал Пипер.

— Так едешь?

— Да. Да, еду.

— Ой, милый.

Они поцеловались на краю пирса, и осеребренная луной волна прибоя мягко всплеснула под их ногами.

Через два дня торжествующая, но изнуренная Соня переступила порог конторы и объявила, что Пипер разубежден и согласен.

— И ты привезла его с собой? — недоверчиво спросил Френсик. — Это после той телеграммы? Господи боже мой, да ты прямо околдовала этого беднягу: ни дать ни взять Цирцея с любимым боровом. Как это тебе удалось?

— Устроила сцену и отослала его к Фолкнеру, — лаконично объяснила Соня.

Френсик пришел в ужас.

— Только не к Фолкнеру. Он уже был прошлым летом. Даже Манна — и того легче примирить с Ист-Финчли. Я теперь всякий раз, как вижу пилон…

— Я ему говорила не про «Пилон»[12], а про «Святилище».

— Ну, это еще куда ни шло, — вздохнул Френсик. — Хотя представить себе кончину миссис Пипер в мемфисском бардаке, перемещенном в Голдерс-Грин… Так он готов ехать в турне? Невероятно.

— Ты забываешь, что мое призвание — торговля, — сказала Соня. — Мне бы в Сахаре жарой торговать.

— Верю, верю. Да, после его письма Джефри я уж думал, что дело наше пропащее. И он, значит, вполне примирился с авторством, по его выражению, наиотвратнейшей писанины, какую ему выпало несчастье читать?

— Он считает, что это — необходимый шаг на пути к признанию, — сказала Соня. — Я кое-как убедила его на время поступиться критическим чутьем, чтобы достичь…

— Какое у него к черту критическое чутье, — прервал Френсик, — не морочь мне голову. Только нянчиться я с ним больше не согласен.

— Поживет у меня, — сказала Соня, — и нечего ухмыляться. Я хочу, чтоб он был все время под рукой.

Френсик подавил ухмылку.

— Что же у вас теперь на очереди?

— Программа «Книги, которые вы прочтете». Будет проба перед телевыступлениями в Штатах.

— Пожалуйста, — согласился Френсик. — И уж во всяком случае это способ сделать его автором «Девства» — с помощью, что называется, максимальной огласки. После этого куда он денется, вляпается, так сказать, обеими ногами.

— Френзи, милочка, — сказала Соня, — ты прирожденный паникер. Все пройдет как нельзя лучше.

— Твоими бы устами да мед пить, — сказал Френсик, — но я успокоюсь, когда вы отбудете в Штаты. А то налить-то нальешь, да мимо рта пронесешь и…

— Не пронесем, — самодовольно сказала Соня, — не тот случай. Пипер у нас пойдет на телевидение…

— Как агнец на заклание? — предложил Френсик.

Эта вполне уместная аналогия пришла в голову и самому Пиперу, которого уже начали мучить угрызения совести.

«Нет, Соню я несомненно люблю, — поведал он своему дневнику; теперь, у Сони на квартире, дневник служил ему средством самовыражения вместо „Поисков“. — Но вот вопрос: не жертвую ли я своей честью художника, что там Соня ни говори о Вийоне?»

К тому же и конец Вийона Пиперу не импонировал. Для самоуспокоения он снова перечел интервью с Фолкнером в сборнике «Писатели о своем труде». Взгляд мистера Фолкнера на творческую личность весьма и весьма обнадеживал. «Художник совершенно аморален, — читал Пипер, — в том смысле, что он берет, заимствует, клянчит и крадет у всякого и каждого, лишь бы завершить свой труд». Пипер изучил интервью с первого до последнего слова: наверное, зря он бросил свою миссисипскую версию поисков, перестраиваясь на «Волшебную гору». Френсик забраковал «Поиски» в Йокнапатофе под тем предлогом, что такая плотная проза как-то не годится для романа об отрочестве. Но ведь Френсик опутан денежными соображениями. Вообще-то Пипера очень удивила неколебимая вера Френсика в его талант. Он уж начал было подозревать, будто Френсик откупается от него ежегодными обедами; но Соня заверила его, что ничего подобного. Милая Соня. Сколько от нее радости. Пипер восторженно отметил этот факт в своем дневнике и включил телевизор. Пора было лепить образ, подходящий для телепрограммы «Книги, которые вы прочтете». Соня сказала, что образ — это очень важно, и Пипер, с его обычным навыком подражателя, решил уподобиться Герберту Гербисону[13]. Когда Соня вечером явилась домой, он сидел за ее туалетным столиком и снисходительно цедил в зеркальце благозвучные и затертые фразы.