Кодекс чести - Сергей Шхиян

— Конечно, это само собой. Вы только расскажите, что происходит в имении?

— Ужас! Если бы мой батюшка знал, на какие муки он меня обрек!

— Кто такой барон? — перебил я, подозревая, что если Перепечин начнет рассказывать про своего батюшку, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки.

— О! — начал он. — Это ужасный человек!

— Как он попал в управляющие имения?

— Не знаю, кажется, его прислал муж графини граф Евгений Пантелеевич. Я в имении не очень давно, несколько месяцев, мой батюшка… Это я вам уже говорил. А барон, он что? Он строг, это правда, только с народом иначе нельзя. Однако, что касаемо дворянства!..

— Много в имении людей, прибывших с ним?

— Я, право, затрудняюсь… Он графине не дозволяет выходить из своих комнат, приставил к ней шпионов! — вспомнил одно из преступлений фон Герца, мажордом. — Объявил ее больной! А про вас думает, что вы шпионы. Меня он так и спросил, не шпионы ли вы! Так я ему гордо сказал — нет!

Было похоже на то, что этот болван больше ничего не знает. Оно и понятно, в этом мире сына поэта интересовали только два человека: он и его великий батюшка. Смотреть по сторонам и думать о других людях ему было элементарно неинтересно.

— Вы ведь защитите меня от барона? — заискивающе заглядывая мне в глаза, спросил Перепечин.

— Вряд ли, — ответил я. — Мне с ним не справиться. Вам придется самому добраться до ближайшего города и подать жалобу в полицию.

— Как же так, ведь мы с вами друзья, и как поклонник таланта моего батюшки вы должны всеми мерами способствовать!

— Я и так спас вам жизнь, — рассердился я. — Дальше спасайтесь самостоятельно.

— Но я, по крайней мере, могу посечь это животное, которое надругалось над моей честью? — неожиданно спросил мажордом, указывая на мычащего палача.

— Это сколько угодно.

Перепечин неожиданно просиял от удовольствия и, забыв про окровавленную спину, живо схватил в руку плеть. Я же начал внимательно осматривать комнату в поисках какого-нибудь оружия. Увы, тут не готовились к обороне и не запасли ничего подходящего для отражения противника. Всё, что попадалось под руки, имело чисто специальную, пыточную направленность.

Осмотрев комнату, я проверил сени и загородку, за которой, видимо, ночевал Емельян. Там тоже ничего стоящего не оказалось. Осталось осмотреть подполье, и можно было делать отсюда ноги. В подполье вел большой люк с мощным железным кольцом и засовом. Я его отодвинул и рывком поднял тяжеленный люк. Вниз, в глубину, вела каменная лестница. Пахнуло смрадом, как из выгребной ямы.

Я, пересиливая тошноту, спустился ступеней на десять вниз и, присев, оглядел обширный подвал, располагавшийся не только под пыточной камерой, но и под большей частью дома. Оказалось, что тут не просто подполье, а настоящая тюрьма. Сколько было видно в полутьме, у стен жались какие-то люди.

— Матерь Божья! — невольно воскликнул я. — Это еще что такое! Перепечин, идите сюда!

Однако мажордом почему-то не откликнулся, хотя сверху были слышны удары плетей и злобные смешки. Я спустился еще ниже и увидел несколько загодя приготовленных смоляных факелов, воткнутых в специальную доску с дырками, чтобы ими легче было пользоваться. Не пожалев кончающийся в зажигалке газ, я запалил один из них. Факел затрещал и начал разгораться. Теперь видно стало лучше, и я увидел страшное зрелище: мученически плененных людей.

— Барин, Лексей Григорьич, помоги, я здесь! — позвал знакомый голос.

— Ты кто? — спросил я, торопливо спускаясь в подвал.

— Это я, Петька! — ответил пленник, и я узнал голос дворового человека, того самого, что не смазал дегтем оси рыдвана.

Петр, как и остальные заключенные, был «забит» в деревянные колодки — две скрепленные между собой доски приделанные цепью к стене с отверстиями для шеи и рук.

— Ты как сюда попал? — задал я первый пришедший в голову, дурацкий вопрос.

— Опоили нас барин! Очухался уже здесь!

— Ты из наших один?

— Вон Семен-кучер лежит, он, видать, совсем сомлел, не откликается!

Люди при виде факела и незнакомого человека разговаривающего с одним из заключенных, оживились и начали проявлять признаки жизни.

— Водички подай, добрый человек! Помираю! — попросил сосед Петра, по прическе крестьянин, поворачивая в нашу сторону голову в тесном ярме.

Я растерялся, не зная, как поступить. С колодками я еще никогда не имел дела и не знал, как освободить из них пленников.

— Сейчас, подождите, я вам помогу, — суетясь, ответил я и начал светить вдоль стен в поисках хоть какого-нибудь инструмента, с помощью которого можно их вызволить.

— Перепечин! — опять крикнул я наверх. — Идите сюда!

Однако тот опять не откликнулся. Понимая, что от него пользы в любом случае не будет, я вернулся к Петру и осветил его колодку. Сделана она была крайне примитивно. С одной стороны торцы доски соединялись петлей, с другой их замыкал навесной замок. Сами они были широкие и довольно толстые, больше вершка, замки же висели на прибитых простыми гвоздями проушинах.

— Сейчас я что-нибудь найду, чем вас освободить! — пообещал я.

— Барин, ключ от замков на стене висит, возле лестницы, — неожиданно решил за меня сложную проблему Петр.

— Что же ты сразу не сказал, — воскликнул я, бросаясь к указанному месту.

Действительно, на вбитом в стену костыле висел ключ. Я снял его и вернулся к узникам.

— Держи факел, — велел я дворовому, вкладывая в его торчащую из колодки руку древко светоча.

Отпереть примитивный замок оказалось очень просто. Освободившийся Петр первым делом бросился к кадке с водой, жадно, со свистом и чмоканьем напился, потом вернулся ко мне, помогать освобождать остальных узников.

Теперь дело пошло быстро, и вскоре колодки были сняты со всех заключенных.

Однако тут же возникла еще одна проблема, четверо узников были без сознания. Разбираться, кто из них жив, у меня не было времени, нужно было уносить отсюда ноги. Если вдруг вернется фон Герц и позовет на подмогу рабочих кузницы, то у нас, без оружия, с ослабленным, еле передвигающим ноги воинством, шансов справиться с кучей здоровых ремесленников не было никаких.

— Выносите раненных наверх! Никого оставлять нельзя! — распорядился я, когда утолившие жажду люди начали подтягиваться к лестнице ведущей наверх. — Петро, командуй, я буду наверху!

Мой мажордом до сих пор никак не проявлял себя, и у меня появились сомнения, не освободился ли часом наш Емельян. Выбираясь из влажной вони подвала по лестнице наверх, я осторожно высунул из люка голову, чтобы ненароком не получить дубиной, но теперь по своей голове.

Одного взгляда было достаточно, чтобы успокоиться. Нападать на нас было некому. Отвратительное зрелище, представшее перед глазами, способно было вызвать не страх, а тошноту.