Четвертый звонок - Марианна Гончарова

Мама хотела погладить белье. Но я ее отговорила — день очень жаркий, а еще утюг. Но мама все время говорила: надо погладить, надо погладить… Вот будет вечер, и я поглажу, повторяла мама. И вечером к ней на колени пришла кошка Скрябин и привела Розовое Ухо: хотела гладить — гладь.

Кошка Розовое Ухо из приматов. Еду она берет рукой. Ну как… Она берет кусок лапой как ложкой и потом из лапы ест, сидит, откусывает неторопливо, тщательно пережевывает.

Протянутый корм ест брезгливо, без удовольствия. С аппетитом поглощает только то, что — как деликатно формулирует мама — возьмет сама. То есть, проще говоря, сопрет.

Кошкам купили новую когтеточку. Розовое Ухо унюхала кошачью мяту в мешочке, расценила это как знак, вдохновилась и стала кокетничать с доской и трогать лапкой, где пахнет. Ночью раздался грохот, как будто в нижнюю квартиру вернулись прошлогодние таджики. Розовое Ухо решила снять когтеточку со стены и принести ее к маме на тахту. Понять ее можно было — спать, конечно, хотелось, но нельзя же было оставить нового друга там, в углу у входной двери. И Розовое Ухо решила с ним не расставаться. Теперь она тягает когтеточку за собой по всему дому. А как? Берет в зубы мешочек с мятой, за мешочком тащится вся доска. Радостно грохочет. Мешочек же там прибит на совесть.

Застала ее вечером сидящей в умывальнике в ванной. На томно отставленной лапе, зацепленное когтиком, игриво покачивалось маленькое розовое полотенечко. Вся ее поза говорила — искупаюсь, потом вытрусь, потом спать…

Всю ночь кошке Скрябин пел арии посторонний кот под балконом. Я не знаю, что он там наобещал ей — носить на руках, быть верным мужем-многоженцем, быть рядом, когда ей трудно, отдавать последний сырник, но наша кошка опять заламывает руки: «Люблю, приди, о мой герой…»

У мамы повышенный фактор сопереживания, то есть эмпатией она болеет. Болезнь в остром периоде. Она ходит хвостом за Скрябой и уговаривает ее, что он — врун, что он поматросит и плюнет, что… Ну и так далее. Но кошка открыла для себя «неведомое и манящее» за дверью и норовит вышмыгнуть туда и удрать с первым же гусаром. Кокотка.

Забежала с работы к маме. Мама, потирая руки, вот хорошо, сейчас чаю выпьешь, я тебе пирожок оставила, ушла на кухню чайник ставить.

Заходит, растерянная, в комнату, говорит: — Понятия не имею, куда делся… В вазе был пирожок. Лежал себе спокойно, никого не трогал… И куда-то делся…

Мы вместе пошли на кухню. Под столом чавкало. Розовое Ухо аккуратно лакомилась яблочным пирожком. Совесть ее молчала. Ей было вкусно.

Даня прислал мне фотографию. Подписал «Вечер». Темная вода отражает и заросшие густой травой холмы, и два пирамидальных тополя, и дикую черешню, под которой мы так любили сидеть. И небо вечернее, и первую звезду. Там мы часто отдыхали, когда дети были маленькими.

Там сейчас под старой сливой — мой Чак Гордон Барнс. Там навсегда.

Нет Чака. А это значит, никто меня уже не любит просто так, за то, что я есть. Противную, капризную, глупую, лохматую, ворчливую, негодную, отвратительную, строгую, несправедливую, раздражительную. Никто не поскуливает от нетерпения, когда слышит, как хлопает дверь машины, звенят ключи, вотвот она сейчас войдет, мы будем счастливые, отойди, глупый кот! Ура, мама пришла, чеши за ухом, спину, еще ухо, пришла, пришла, иди, идем, иди же! на тапочки, на еще тапочки, еще один тапочек на, уйди, кот! давай, пойдем, расскажешь, садись, где болит, рука?.. дай полижу, отойди, кот! моя, аэы, ыыы! ммммамра! ммммамра!!! да-да, я рыжий друг, да-да, я лохматый ангел, да-да, я дурачок, да-да, я мамин друг, уйди, кот! ну как ты? Чак кладет башку свою огромную мне на колени, смотрит маслиновыми человечьими мудрыми глазами, водит бровями и ушами… Мокрый нос. Шелковая морда.

Нет Чака…

Дочка моя, когда была маленькая, часто говорила две фразы. Верней, это было два важных для нее вопроса. Первый: «Мамочка, ты никуда не уходишь?» Она была очень ко мне привязана, очень. И физически не могла без меня существовать. Она не могла жить. Ей было пять лет, и мои родители пытались увести ее из Дворца детского творчества, где я прогоняла свой будущий спектакль. Линка от невозможности объяснить, то есть сформулировать, от беспомощности горько сквозь слезы повторяла: «Вы не понимаете!»

И родители привели ее ко мне в зал обратно. Они сидела рядом и держала меня за руку. И готова была так сидеть все время. Тихо, никому не мешая. И второй вопрос, который Лина задавала долго, пожалуй, и сейчас спрашивает, но молча, глазами: «Мамочка, ты меня любишь? — спрашивает она и добавляет: — Только ласково скажи…»

Дочку Линочку осматривал отоларинголог. Линка сейчас в цвету как сакура — ей симпатизируют все, ей улыбаются, и свет радости от встречи с шестнадцатилетней тоненькой принцесской падает немного и на меня, и на Линочкиного папу, и на собаку Амура.

К собаке Амуру во время прогулки пристают молодые люди, с ним заигрывают и кокетничают, чтобы тот познакомил их с хозяйкой, — известная тактика.

Доктор, битый временем и опытом, в летах и в сединах, усадил Линку напротив, предсказуемо разулыбался, а потом уже в ответ на сияющую улыбку пациентки растаял совсем и спросил, где дают таких девочек.

Он возился с ней долго, заставлял произносить разные слова, например «ключи», и петь вокализы с какими-то инструментами прямо в горле. Лина спросила: «А можно из Генделя?»

«Ого! — стал тащиться Доктор. — Пойте». И потащился провожать до машины.

Мама моя, дочь интеллигентных, даже аристократичных, родителей, после окончания школы не поступила в МГУ и устроилась работать учительницей в глухом селе Ботивци, где ученики разных классов, человек шестнадцать, все сидели в одном помещении, только делали разные задания. И малыши, кто посмышленей, сразу получали в первый-второй год своего обучения образование восьмилетней школы. По крайней мере, бывало, что второклассник подсказывал восьмикласснику, стоящему у доски, материал по географии, истории и литературе.

Так вот мама рассказывала об этом небольшом периоде жизни так:

«Я снимала угол у крестьянки. Электричества не было. По вечерам хозяйка экономила керосин и жгла лучину.

А чтобы ехать на медосмотр, учителям прямо к порогу школы подавали телегу. Мандыбура Мыкола Йосыповыч, образованный, интеллигентный, тактичный человек, ветеран войны, директор школы и по совместительству председатель сельсовета, и участковый, и первый мудрец на селе, к которому ходили не только просить совета, но и лечиться, справедливости и утешения искать, как ходят к священнику, ездил верхом и привязывал свою лошадь во дворе школы, а дети угощали ее корочками хлеба».

И сейчас, когда моя мама лихо щелкает по компьютерной клавиатуре и отсылает с мобильного телефона эсэмэс своей внучке, мне не верится, что когда-то такое было…