Тайна, покрытая мраком - Татьяна Полякова

— Завязывай возле двери вертеться, — тоже перешла я на шепот. — Бабка у нас глазастая и на твой интерес внимание обратила.

— Там, Леночка, гроб, — не слушая меня, заявила Любка.

— Ага. Спятила совсем, — я взяла ее руку, сжала ладонь в кулак и по лбу постучала. Она в ответ постучала по моему лбу, стук почему-то вышел разный, и что обидно — мой звонче.

— Вот тебе крест, — истово перекрестилась Любка. — Собственными глазами его видела. Хочешь, покажу?

— Валяй, — буркнула я, и мы направились к запертой двери.

Любка встала на коленки, заглянула в замочную скважину и удовлетворенно кивнула:

— Стоит.

— С глюками повремени, — сказала я, отжимая ее плечом.

Замочная скважина выглядела внушительно, замок в двери старый и ключ к нему полагался большой, такие теперь разве что в музее водятся. Я прильнула к отверстию, задержав дыхание. И в первое мгновение ничегошеньки не увидела, должно быть, шторы в комнате за дверью плотно задернуты. Потом в сумраке начали проступать предметы. Тот, что стоял прямо напротив, в самом деле подозрительно напоминал гроб. Но с выводами я не спешила, сначала одним глазом его разглядывала, потом, когда взор затуманился от напряжения, другим. Вроде, правда, гроб.

— Ну? — нетерпеливо спросила Любка.

— Может, футляр какой-то.

— Ага, — хмыкнула подруга. — Сказанула… футляр… что в этом футляре хранить? Не знаешь? А я тебе скажу. Зря мы Витьку сторожили и к входной двери прислушивались. Никуда он из дома по ночам не выходит. Здесь лежит, рядышком. В гробике-то ему, видно, спокойнее.

— Да заткнись ты, — шикнула я и вновь уставилась в замочную скважину. Гроб или не гроб? Если все-таки гроб, то что он в доме делает, то есть на фига он бабке? Старушенция у нас, конечно, с причудами, но не до такой же степени, чтоб такую жуть за дверью держать. Любка усердно сопела рядом, но тут к ее дыханию примешалось чье-то еще. Прямо над моим ухом. Я в большом волнении повернула голову и обнаружила Витьку. Он стоял на коленях, вытянув шею, и что-то пытался разглядеть за нашими головами.

— Мамочки, — пискнула Любка, потому что тоже его заметила и начала заваливаться вправо, а справа была я и тоже начала заваливаться.

Витька джентльменски меня поддержал.

— Вы чего? — спросил испуганно.

— Ты откуда взялся? — брякнула я.

— Как откуда? С улицы. Мамаша посылала к Христофорычу, за пилюлями. А вы чего здесь ползаете?

— Все, нет больше моих сил, — заявила Любка внезапно, обретя сознание. — В Хохляндию возвращаюсь… Тьфу, поеду домой, в Украину. Пусть вся улица смеется, зато кровососам не достанусь, — она потрясла пальцем перед Витькиным носом, а он сказал:

— Не иначе как опять к косяку приложилась. Невнимательная. Все углы сосчитала, мамаша беспокоилась. Не за углы, за нашу Любку, голова-то ведь не чугунная.

— А ну иди сюда, — рассвирепела я, ухватив его за ворот форменной куртки. — Смотри.

— Куда? — нахмурился он.

— В замочную скважину, придурок. Что там стоит?

— Чего смотреть, я и так знаю. Рухлядь всякая. Рояль старый, концертный. Половины клавишей, считай, нет. Мамаша его отреставрировать собиралась, да все недосуг. Большие деньги за него давали, ага… в театр хотели забрать как реквизит, играть на нем нет никакой возможности. Но мамаша ни в какую, я, говорит, его из Нижнего Тагила после войны на трех товарняках перла.

— А кроме рояля, мамаша ничего там не держит? — ядовито спросила я. — Прямоугольной формы, в голове пошире, в ногах поуже.

— А-а-а… — удовлетворенно кивнул Витька. — Ты гроб имеешь в виду?

При слове «гроб» Любка начала размазываться по стенке, а я уставилась на Витьку в большой печали. Судя по выражению его физиономии, в наличии гроба за дверью он не видел ничего особенного.

— Гроб, — с трудом сдерживаясь, ответила я.

— Так это мамашин гроб. Заказала еще год назад. Она в тот раз тоже помирать собралась. Вот и заказала, говорит, по-человечески и не похоронят, надо все самой. Чтоб кружево натуральное и все такое. Гроб дубовый, сносу не будет. В общем, выбрала все самое лучшее, а потом умирать раздумала. А гроб куда девать, ведь за него деньги плачены. Привезли сюда. Пусть стоит, когда-нибудь пригодится. Место на кладбище уже есть, рядом с предпоследним мужем. Последнего-то мамаша не очень жаловала. Говорит, ляжем рядом, непременно подеремся. И памятник есть. Скорбящий ангел. Очень красиво. Мамаша свою фотографию восемь раз на памятнике меняла. В конце концов выбрала ту, на которой она почти что голая. Дезабилье называется. Я это слово долго запоминал. В дезабилье — это значит без белья. Мамаша сказала: «Теперь ни одна зараза мимо моей могилы не пройдет», — Витька довольно улыбнулся и посмотрел на меня, точно ждал похвалы за старательность.

— Что-то ты разговорился, — сказала я с сомнением. — То слова из тебя не вытянешь, то…

— Зубы заговаривает, — кивнула Любка. — Имей в виду, я родне письмо отправила, все как есть расписала. Так что ваши выкрутасы вам даром не пройдут. Если со мной что случится…

— Хочешь, я углы фланелькой обобью? — заботливо спросил Витя. — Чтоб ударяться мягко.

— При чем здесь углы? — прорычала Любка.

— Не углы, тогда что? — замер Витя с приоткрытым ртом. — Что с тобой может случиться?

— Верка! — заорала бабка из своей комнаты. — Чаю принеси! Две дуры в доме, порядка никакого.

Любка, которая, как выяснилось, была сегодня Веркой, бросилась в кухню, а Витька степенно отряхнул брючины и сказал:

— Когда обедать-то сядем? С утра как канарейка с двумя крошками на весь день…

Я отправилась в кухню и Витька за мной. Любка успела приготовить чай, я взяла из ее рук поднос и понесла бабке.

— Чего опять раскудахтались? — спросила она. — Отдохнуть спокойно не дадут.

— Вспыхнула дискуссия по поводу вашего гроба, — ответила я, поставив перед ней поднос.

— Дался он вам.

— Милана Теодоровна, вам никто не говорил, что вы самодурка?

— Говорили, милая, говорили.

— Гроб можно вернуть. Хотите, я договорюсь.

— Зачем? Все равно помирать, стоит и стоит, никому не мешает.

— Его присутствие в доме травмирует Любку, то есть Верку, я хотела сказать.

— А пусть нос свой не сует, куда не просят. — Бабка стала пить чай, а я устроилась в кресле.

— Ну и чего ты здесь сидишь? — вскинулась Теодоровна. — Внука ищи.

— Мне что, по улице бегать?

— А и побегала бы, не велика барыня. Витю мне позови. Только накормите мужика сначала. Голодный мужик ни на что не годный.

Я отправилась за Витькой и застала его в кухне, он уплетал борщ, совершенно не нуждаясь в том, чтобы его кормили. Любка сидела тут же, подперев щеку рукой, и смотрела на него с подозрением.