Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

Поэтому возникает закономерный вопрос: что послужило причиной того резонанса, который «Гернеугин» вызвал среди магаданских ценителей изящной словесности?

Сразу надо сказать, что популярность, кратковременная или длительная, не всегда может быть объяснена внятными рациональными критериями. Довольно часто, если не чаще всего, она представляет собой таинственную коллективную зачарованность совершенно заурядным предметом, магическое воздействие которого прекращается так же неожиданно, как и начинается (человеку наших дней, например, совершенно не понять, как возглавляемая Марком Боланом английская рок-группа Т. Rex могла собирать стадионы или что заставляло позднесоветского обывателя восторженно тянуться к яблокам, разложенным Михаилом Муромовым прямо на снегу).

Однако в случае с «Гернеугином» секрет популярности текста разгадке, на наш взгляд, вполне поддаётся. Скорее всего, повышенную востребованность куваевского рассказа обусловила нестандартная трактовка традиционной производственной темы. Советский читатель 1950-х годов был приучен к тому, что она воплощалась посредством определённых, изрядно всем надоевших шаблонов. Улучшение работы доменных печей, повышение яйценоскости кур, увеличение посевных площадей, обнаружение залежей полезных ископаемых и т. д. – всё это подчинялось жёстким схемам, регулирующим как расстановку персонажей, так и их взаимодействие друг с другом. На пути к перечисленным целям главный герой преодолевал вялое сопротивление потешных бюрократов, не умеющих оперативно откликаться на взвешенно-мудрые решения партии и правительства, или же успешно противостоял тем испытаниям, которые насылала на него мать-природа, оберегающая свои сокровища.

В самом обобщённом виде «Гернеугин» соответствует привычной схеме: действие разворачивается вокруг поиска месторождения ртути на берегах Чукотского моря. Но в своём рассказе Куваев отказывается от многократно апробированных предшественниками повествовательных приёмов (имитация экспедиционного дневника, борьба с притаившимися с колчаковских времён вредителями, марш-бросок через тундру под аккомпанемент беснующейся пурги и последняя, растянутая на несколько недель банка тушёнки, популяризация научных сведений о строении земной коры и т. п.). Вместо этого он помещает в литературный пункт наблюдения за происходящим «смотрителя», который парадоксальным образом сочетает в себе сразу три функции – вредителя, помощника и дарителя. Старый чукча Гернеугин, живущий на мысе Нутепельмен (реальный топоним, означающий «земля во мгле» и ассоциирующийся с книгой Герберта Уэллса «Россия во мгле»), и есть этот «смотритель». Спокойную жизнь Гернеугина, проводящего время в охоте за пушным и морским зверем, нарушает вторжение чужаков – геологов, занимающихся поиском ртути на периферии его владений. Постоянными взрывными работами посланцы Большой земли лишают Гернеугина законной добычи: «песец слышит – уходит, олень морду от ягеля отрывает, слушает – убегает, нерпа в воде пугается». Из-за чрезмерной, хотя и законной активности пришлых рудознатцев приходит конец экологически безупречной философии Гернеугина («Тихо надо жить в тундре, шуму совсем не надо»).

Впрочем, вопреки всем стараниям, ртуть геологам не даётся, «прячется» от них, и они собираются покинуть охотничьи угодья Гернеугина, чтобы попытать счастья на новом месте. Перед самым отъездом торопливый начальник геологической партии вручает Гернеугину бумажку с образцами ртутной руды, чтобы тот знал, как она выглядит: «может, увидит – покажет». Адепт тундрового исихазма не спешит её разворачивать, поскольку полностью убеждён в скорейшем возвращении утраченного слияния с природой и не собирается тратить время на разглядывание сомнительных подарков. Но любопытство берёт своё, и Гернеугин с ужасом обнаруживает, что провоцирующая нарушение тишины ртуть нисколько не похожа на содержимое градусников, представляя собой маленькие красные камни – точно такие же, какие в изобилии встречаются на мысе Нутепельмен. Поначалу Гернеугин хочет сохранить status quo, дав откочевавшим далеко в сторону от «правильного» места геологам возможность самим искать то, что им нужно. Но уже очень скоро он, терзаемый воспоминаниями о трудовом энтузиазме упорных, хоть и не слишком удачливых рудознатцев (особенно Гернеугину запомнился «беловолосый парень», который «на холоде, когда даже собаки носы в хвосты утыкают, в одной лёгкой рубашке долбил… землю»), принимает решение догнать экспедицию и поведать её участникам, где именно находится столь нужная им кроваво-красная киноварь.

Настигнув геологический отряд, Гернеугин передаёт его начальнику образцы киновари, собранные на мысе Нутепельмен, превращаясь из пассивного вредителя одновременно и в помощника, и в дарителя. Итогом этого альтруистического поступка становится приобщение родных мест Гернеугина к индустриальной симфонии горнодобывающей цивилизации, наполненной «хлопотливым перестуком захлёбывающихся тракторных моторов» и частыми взрывами. Сам же Гернеугин, добровольно отказавшийся от прежней автаркии, переселяется туда, куда все эти звуки пока ещё не доносятся. В знак благодарности осчастливленные геологи сооружают ему новый дом, конструкция которого не имеет ничего общего с оставленной на мысе Нутепельмен старой землянкой.

Таким образом, основа первого по-настоящему популярного рассказа Куваева – история о поиске. Если, согласно Борхесу, всё сюжетное разнообразие мировой литературы сводится к четырём ключевым историям, то у Куваева держателем контрольного пакета повествовательных акций является именно история о поиске. Можно даже утверждать, закрывая глаза на немногочисленные исключения, что совокупность куваевских текстов – очерков, рассказов, повестей и романов – образует одну универсальную формулу, в которой переменными величинами выступают разнообразные объекты поисковой деятельности: ртуть, серебро, золото, кости ископаемых животных, причины таинственных заболеваний и т. д. Не нужно, впрочем, думать, будто писатель в каждом новом произведении механически заменяет один объект другим, довольствуясь обычной сменой антуража. Его больше занимает не возможность показать аудитории что-то принципиально новое по теме («Про золото уже читали? Настала пора узнать, как добывают нефть!»), а стремление взглянуть по-новому на нечто уже известное и привычное.

В «Гернеугине» такое смещение взгляда происходит за счёт наделения заглавного персонажа особой оптической системой, обеспечивающей многократное отклонение изображения от исходных объективных параметров.

Первой «линзой» в ней можно считать изначальное отсутствие у Гернеугина заинтересованности в обретении вечно ускользающего от геологов природного объекта. Поначалу Гернеугин наблюдает за пришлецами едва ли не враждебно, что создаёт остраняющий эффект. Дополнительным «генератором» остранения становится принадлежность Гернеугина не к цивилизации, которую воплощают оснащённые по последнему слову техники геологи, но к природе, диктующей ему ритм и смысл повседневного поведения. И, наконец, мощным остраняющим средством выступает язык описания событий, используемый старым чукотским охотником.

Напомним, что приём остранения, по формулировке Виктора Шкловского, состоит в том, что писатель «не называет вещь её именем, а описывает её, как в первый раз виденную, а случай – как в первый раз произошедший, причём он употребляет в описании вещи не те названия её частей, которые приняты, а называет их так, как называются соответственные части в других вещах». Именно таким – толстовским – способом Гернеугин, ведомый Куваевым, и создаёт словесные портреты всего того, с чем сталкивается на протяжении повествования. В частности, ртуть для него – это «вода, тяжёлая, блестящая, такая, что в стеклянных трубках лежит, которые доктор за пазуху суёт». Сеанс радиосвязи воспринимается им через призму реалий знакомой северной природы («Быстро стучал в его землянке маленькой ручкой о чёрный ящик человек, совсем как рассерженный лемминг, коротким писком отвечал ему ящик»). Фотоаппарат в руках журналиста он приравнивает к очень «короткому ружью», предназначенному для того, чтобы особым образом стрелять, и т. п.