След лисицы на камнях - Елена Михалкова

Да что ты, мил человек, какие тебе документы, сказали ему, три месяца прошло. Но Бабкин так искренне огорчился, что суровая Катерина Пална растаяла, позвонила кому-то, и выяснилось, что сантехник был свой, Людкин племянник. Через неизвестную Людку вызвонили его, а он сверился со своими сантехническими записями, и спустя каких-то пятнадцать минут Бабкин знал: Вера Бакшаева проезжала через заправку утром пятнадцатого августа.

* * *

Красильщиков весь день провел рядом с печником, скособоченным человечком, путавшимся в собственной густой бороде. Макар отвел его в сторону и расспросил о вчерашнем дне. Печник, удивленно глядя на него, ответил, что Михалыч, конечно, приезжал; потом испугался, что сказал лишнего, и бочком убежал к Красильщикову.

Макар сел на крыльцо и погладил молчаливую собаку Чижика.

– Пойдем, дружище, побеседуем с кем-нибудь.

Старуха Худякова, увидев Илюшина, совершенно не удивилась.

– Василий! – крикнула она в приоткрытую дверь. – Васька! Самовар поставь, у нас гости.

– А сама переломишься? – отозвался надтреснутый голос.

– Тяжелый он!

– У тебя чайник электрический имеется.

Василий высунул из дома заросшую физиономию, смерил Илюшина хмурым взглядом, сунул ноги в калоши и утопал в неизвестном направлении.

– Эх, погань какая, – беззлобно сказала ему вслед Нина Ивановна. – До чего же вредное отродье! Может, и зря я его сюда притащила… Ну да, бог даст, по весне сам уйдет. Они, бездомные, на одном месте долго не сидят, не могут.

– А Василий бездомный?

– Васька-то? Какой же еще. Он вокзальный. А вот гостил у меня Семен, тот вокзалы не любил, все по подвалам ошивался. Говорил, ему среди людей неуютно. Пойдем чайку попьем. На Белку не гляди, она только так, пугает.

Рыжая с белыми пятнами Белка рычала из-под лавки на Макара.

В доме Илюшину налили чай. Здесь было чисто, тепло и уютно; Николай Чудотворец, заключенный в деревянный оклад, внимательно смотрел из угла, и узоры настенного ковра перекликались с резьбой на дереве. Единственное, что выбивалось из традиционного интерьера, – небольшой застекленный шкафчик глубиной не шире ладони. Макар привстал и рассмотрел внутри коллекцию птичьих яиц, разложенных по ватным гнездам.

Под взглядом Худяковой он отпил глоток.

– Нина Ивановна, зачем вы стали привозить к себе бомжей? Из жалости?

– Какое там! – живо отозвалась старуха. – Терпеть их не могла!

Макар от изумления чуть не поперхнулся.

– Угощайся. – Она придвинула к нему пузатую сахарницу. – Рафинад сладкий, не то что нынешний. А с бездомными вот какая история вышла…

Она задумалась, переплетя пальцы в замок. Илюшин украдкой наблюдал и думал: какое все-таки незаурядное лицо – умное, волевое. Волосы седые, но густые и длинные – не зря она заплетает их в косу. Красивая старуха. И на удивление грамотная, живая речь.

– Овдовела я рано, – сказала Нина Ивановна. – Степан мой умер быстро. При той болезни, которая в нем гнездилась, это был царский подарок. Правда, это я уже позже поняла, когда поумнела, а в то время чуть не свихнулась от горя. Кто у меня был, кроме него? – Худякова начала загибать пальцы. – Во-первых, мамочка моя. Добрая, нежная, я от нее за всю жизнь слова злого не услышала. Во-вторых, отец. Нас у него три дочери и один сын. Сильный был, добрый, учил меня всему, что знал сам, только до тяжелой работы не допускал. В-третьих, Зоя с Леной и Алешка, младший. Мы в нем души не чаяли! Таким он рос чудесным мальчишкой, ну просто подарок, а не ребенок. Зойка была веселая и хорошенькая, такие обычно бывают счастливы, Лена – строгая и красивая, улыбалась редко, но если улыбнется, ходишь как поцелованный. Ты сейчас сидишь и думаешь, что я тебе сусальную картинку рисую, да?

– Нет, Нина Ивановна.

– Ты подожди! У меня фотокарточка есть. Я ее берегу как зеницу ока.

Худякова легко поднялась и выдвинула ящик буфета.

– Вот, смотри.

Фотография поразила Илюшина. Это был профессиональный портрет большой семьи. Молоденькая Нина смотрела в камеру – выражение такое, будто вот-вот расхохочется, спрыгнет со стула и умчится босиком, сбросив надоевшие туфли.

– Какой же это год?

– А вот на обороте написано… тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Значит, мне тут, дай сообразить… ага, пятнадцать. Снимал нас Ильясов, вот и подпись его. Он затеял что-то вроде любительской этнографической экспедиции. Ездил по окрестным селам, снимал людей и их дома, песни записывал. Первый раз побывал у нас в пятьдесят восьмом, второй – тридцать лет спустя или чуть меньше. У меня, как видишь, фотокарточка осталась от первого его визита. Он не всем делал такой подарок.

– А от второго?

– Ильясов старенький уже был. Кажется, опостылело ему это дело. Я его и не видела, не хотелось мне с ним встречаться. Но ты на карточку-то смотри, смотри! Видишь – это мамочка моя, она всегда улыбалась. Вот это Зойка, на ней любимое платье в розочку. Лена фотографироваться не хотела, Алешка ее развеселил. Красивые, а?

– Очень, – признал Илюшин. – У вас прекрасная семья, Нина Ивановна.

– Чаем ее не залей. Они и без того у меня желтеют от времени, чисто папуасы.

Она ласково погладила фотографию и с той же интонацией сказала:

– Значит, папа мой умер прямо на поле через восемь лет после того, как Ильясов посадил нас перед своей камерой. – Нина Ивановна загнула один палец. – Мама пережила его на полтора года. Остались мы с сестрами и Лешкой. Вроде бы можно жить, верно?

Макар смотрел, как она загибает остальные пальцы, и молчал.

– Лена вышла замуж, уехала на Север и там через пять лет наложила на себя руки. Отчего, почему – не знаем. Письма она писала короткие, я их потом перечитывала без конца, но она всегда была скрытная, Ленка моя… Ничего я из них не узнала. Зойка погибла по-глупому. По путям шмыгнула перед электричкой, можешь себе представить? Взрослая тетка, а пяти минут пожалела, чтобы до перехода дойти. Знаешь, кому сказать – не поверят: Лену-то я простила, а вот Зойку – нет. Она ведь беременная была. И себя загубила, и ребеночка. Кто остался? Я да Лешка. Ну, Лексею моему в Камышовке всегда было тесно. Он уехал в город, сначала на одной женщине женился, затем развелся и сразу к другой подался, потом и вовсе к третьей. Детей нигде не было. Последняя его жена меня убеждала, будто он из-за этого и выпивать начал… Не знаю, Макар. Он всегда бедовый был. Убили его в пьяной драке, а я в больнице тогда лежала, даже на похороны приехать не смогла.

Нина Ивановна бросила сахар в остывший чай.

– Вот, значит, какой расклад, – спокойно сказала она. – Муж мой погиб. Семья ушла за восемь лет, один за другим. Утешение у меня все же оставалось: мальчик мой золотой, сынок единственный… Так и его судьба у меня забрала.