Мир, где тебя нет - Марина Дементьева

— Все, — безжалостно-честно утвердил Демиан.

Трей слепо таращился на листы, будто надеялся, что невидимое перо-самописка тотчас начертает длинный перечень имён — к тем, что остались. Почти всех Трей знал лично, немногих прочих, в основном — зелёных мальчишек, едва завершивших ученичество, и древних отшельников, — заглазно.

— Это все, и каждого четвёртого занесут в списки невосполнимых потерь в случае прорыва, подобного синарскому. Такова... статистика.

— Но... как? — только и сумел выдохнуть Трей, но друг понял.

И чего было не понять? Разве не раскладывал на все лады одни и те же мысли все ночи без сна? не вертел так и эдак, доискиваясь до дна, до первопричины?

— Как — что? — с драконьей усмешкой уточнил Демиан. — Как дошли до края? Или... как нас к краю подвели?

Трею казалось, что под ним зашатался стул. Да что там — весь этот клятый мир, катящийся в тартарары.

— Ведь это же... измена! — произнёс, почему-то шёпотом, точно словами мог наделать беды худшей, чем есть. Точно слова ещё шли в прежнюю цену.

— Отчего же? Всё смотрелось вполне пристойно. Нас лишили права отцовства — пускай, так верней послужат Пределу. Долой привязанности, узы кровные, память сердечную... — долой, как слабость, присущую людям... авалларам, лурни. Мы — ведьмаки. Будто кровь переродилась в жилах... и слабость не по чину.

Нас изъяли из рода; отняв семью, данную при рождении, лишили и той, что выбирают. И мы, избавленные от слабости, стали сильнее... быть может, об этом не берусь судить. Но — представь лишь, сколько ветвей, способных дать множество сильных побегов, отмерло бесплодно? Разумный садовник рачительней в обращении со своими яблонями и вишнями, нежели с нами — Магистр. И таково поступали на протяжении веков.

Все мы — первые с пробуждённым даром в своих родах. Мы — случайность, Трей! Белые вороны в темнокрылой стае. Тогда как за каждым из нас могли стеной стоять: деды, дядья, отцы, братья... сыновья! Ведьмаки!

Здесь, — он указал на карту, — ты видишь загубленное наследие наше. Сосуды, для которых не стало крови их наполнить. Ещё во времена ученичества мастера Когана кое-где сохранялись небольшие гарнизоны. Сегодня нас едва хватает на Телларион, Бочаг и Ледник.

Счесть ли случайностью, что численность наша небывало сократилась ровно к сроку, когда на счету был бы каждый из нас, будь ведьмаков хоть в десять раз больше?

Нет. Враг наш — в самом средоточии нашем.

— Про Магистра задолго до нас говорили, что он безумен, — прошептал Трей.

Демиан складывал драгоценную карту, уголок к уголку. И не прервал своего занятия, когда сказал то, что сказал.

— Не безумен, Трей. Одержим.

Трей смотрел на старого друга, бок о бок с которым пройден весь жизненный путь. Смотрел — будто впервые. После всех вещей, что Дем сказал ему... выкладывал, как карты в масть, одну за одной, вещей, страшней которых не слышал, которые ещё недавно сам счёл бы преступными... даже теперь эти его слова обрели роковую власть проклятья, произнесённого в разгар светлого праздника.

Треем овладело как никогда острое желание сотворить какую-нибудь бесполезную глупость... Скажем, заломить руки и бегать кругами, причитая что-то вроде "Великие боги, что же нам теперь делать?"

Разумеется, сцена эта умерла уже в его воображении, толком не родившись. Поэтому он спросил только:

— Откуда тебе это известно?

Демиан улыбнулся своей прежней, отстранённой улыбкой.

— Из первых уст...

Демиан, у которого, видит Многоликая, было куда как больше оснований для отчаяния, само собой, руки не заламывал. Руки его, почти до локтя открытые закатанными рукавами льняной рубашки, крашеной в чёрное, не украшенные ничем, кроме пятен чернил, были покойно скрещены на груди.

Графин уже не единожды показывал дно и вновь наполнялся; прежде Трей уже лежал бы на столе, а то и под столом, но не теперь — правда Демиана отрезвляла.

Позлащённые отсветы из камина мягко очерчивали повёрнутую в полупрофиль гордую голову. Спокойствие, не показное; дышащее в каждой черте спокойствие воина перед главнейшей битвой.

Решимость Демиана, не надрывная, не трагическая, его ровная решимость почти мистическим образом передалась Трею прежде, чем ужас положения отравил его волю. Но Трей и раньше знал за Демианом этот дар укреплять сердца и не он один испытал его, и потому не слишком удивился.

— Мы давали присягу. — Он всего лишь облёк в звуки то, что, почти уже вещное, реяло в воздухе.

И Демиан не стал затворяться в молчании.

— Лишь Магистр вправе наново перебелить закон.

— Так не может больше продолжаться, — настал черёд Трея выковывать слова из неоформленной руды идей, надежд и сомнений. И некое редкостное чувство несло его, восхитительно-непредсказуемо-опасно, словно на гребне волны. — Нам нужен новый Магистр.

— И я стану им, — просто сказал Демиан.

И от одних этих слов мчащий в Бездну Предел замедлил своё падение. Будто полдела свершено теперь, от того лишь, что намерение прозвучало. Трей слишком хорошо знал Демиана, знал, что это — больше чем намерение. Это — клятва. А значит — так будет.

И не в том суть, будто таким уж откровением явилось для Трея дружеское признание. В никуда они уходили из Теллариона, в никуда, но — за кем-то. За Демианом. Разве не затем, чтоб, свершив, что д`олжно, возвратиться в оставленную столицу, смахнуть пыль тысячелетий, влить новую кровь и привести к новому могуществу — с молодым вожаком?

Но пока никто не говорил об этом прямо. Тому было множество причин, и, едва задавшись этим заговором молчания, Трей мог сходу назвать сразу несколько.

И главнейшая заключалась в том, что им, ведьмакам, наученным быть проводниками чужой воли, помимо всего прочего Демиан дал свободу, б`ольшую, чем они пока способны были осознать. Разговоры о власти — как далеко от этого большинство из них, и сам Трей принадлежал их числу, и лишь родство с Ноланом, родство, которое он до недавнего времени отказывался признавать, понемногу влияло... не могло не влиять на его взгляды.

Покинув Телларион, они, вместе со свободой, как водится, обрели жизнь более трудную, чем даже та, что знали прежде, и на первый план встал вопрос собственно выживания. Досужие рассуждения — до того ли им было в череде схваток, жесточе, чаще прежних. Они были обеспечены всем необходимым — и в том заключалась, пожалуй, одна из главнейших на сей день заслуг Демиана — теперь Трей понимал это ясно как никогда.

Молодые и пылкие кричат о вожде, который ведёт за собой в битву. Такого лидера превозносят чаще и охотней, и похвала эта легче ложится на балладную строку. Но много ли проку от голодающей и оборванной, без крова над головой армии? Демиан делал для своих людей то и другое, был первым в бою и в не балладной, но подчас не менее изматывающей каждодневной борьбе.