Раки-отшельники - Анне Биркефельдт Рагде

Она сняла с себя красную кожанку и нацепила поверх одежды футболку с изображением мужской головы. «Робби» было написано внизу красными буквами.

— Комнаты наверху мыть не надо, только ванную.

— Окей. Без проблем. Приберусь только там, где скажете.

— Это — единственная просьба.

Он деловито пересек двор и заперся в свинарнике. Теперь он решил разбудить Сири, если только она не обидится, что у него для нее нет ничего вкусненького в карманах.

Посреди обеда заявился Маргидо. Белый фургон «Ситроен» свернул на двор, когда они с отцом сидели за кухонным столом и ели жареные колбаски с хлебом. Срок годности колбасок истек три дня назад, но на сковородке они пахли очень аппетитно. Они запивали еду холодной водой, и каждый выдавил немного кетчупа на краешек тарелки. Было вкусно, а в кухне пахло хозяйственным мылом и хлоркой.

— Маргидо, — объявил отец.

— Сам вижу, не слепой.

«Ужасно», — подумал он. Еще не хватало, чтобы позвонила Турюнн, узнать, как они пережили визит домработницы.

Маргидо запер за собой дверь.

— Приготовил только на нас двоих, — сказал Тур. — Больше ничего не осталось.

— Я пообедал на работе, — ответил Маргидо. — Ну, как все прошло?

— Здесь чисто, — сказал Тур. Отец ничего не сказал, только крошил кусочки хлеба и клал их в рот. По радио шли местные передачи, играла известная группа толстых автомехаников из Намсоса. Маргидо вытянул из-под стола табуретку и сел посреди кухни. Туру он показался измотанным, уставшим и посеревшим. Неудивительно, когда все время работаешь с мертвецами. Но потом он вспомнил о матери, о ее похоронах и пожалел о своих мыслях.

— Поставь кофе, — сказал он. — Там немного осталось. Добавь воды.

Маргидо встал и залил кофе водой. Как странно — Маргидо приезжает и делает все, о чем его просят.

— Мне скоро пора в свинарник, — сказал Тур.

— Знаю. Просто был поблизости и захотел узнать, как все прошло.

Тур уже ответил на этот вопрос и не стал повторяться.

— Что Турюнн говорит? Ты с ней общаешься? — спросил Маргидо, все еще стоя у плиты спиной к брату. Что это он там делает? Таращится в кофейник?

— Говорит? О чем? Тут только и разговоров, что о доме престарелых, да о домработнице, и не знаю еще о чем.

Отец откашлялся.

— Спасибо за обед.

— На здоровье! — отозвался Тур.

— Пойду посмотрю немного телевизор.

— Давай, — ответил Тур. — А потом Маргидо даст тебе кофе.

Отец встал и зашаркал в гостиную, повозившись немного, включил телевизор на полную громкость. Потом повозился еще и уменьшил звук. Телевизор был старый, без пульта.

— Да нет, ничего, — сказал Маргидо.

— Так о чем, по-твоему, должна говорить Турюнн? — спросил Тур.

— Если она говорила с Эрлендом…

— Не понимаю, — сказал Тур. — Ты о чем?

Маргидо обернулся, убрал руки, нащупав за спиной плиту. Очень странно он выглядел, совсем на себя не похож. Будто изготовился к чему-то, лицо казалось чужим, исполненным какого-то мучительного желания объясниться. Вот — единственное слово, которое пришло Туру в голову, когда он позже размышлял перед сном.

— Я… — начал Маргидо.

— Да?

— Я на какое-то время потерял Христа. Только никто об этом не знал. А теперь снова нашел.

— И ты рассказал об этом Эрленду? Нашел, кому рассказывать.

— Нет! Но…

— Мне пора к свиньям. Скажи, что ты хотел.

— Я оступился.

— Как это? — удивился Тур. Маргидо никогда не оступался, да и возможностей у него не было.

Маргидо снова отвернулся к кофейнику.

— Я оступился, — прошептал он. — Поддался самому Сатане. Не устоял перед искушением.

— Когда это случилось? И что ты натворил?

— Я хотел сказать только то, что сказал. Рассказывать не буду. Думаю, Господь послал мне испытание. А я не выдержал. Теперь надо просить прощения. Христос должен снова меня принять.

— Куда он денется! Разве он не был распят ради всех грешников? Кажется, вся суть именно в этом.

— Тур! Об этом нельзя говорить, как о… как о вещах повседневных!

— Я просто устал.

— Ты думаешь, тебе трудно, но Христос будет всегда с тобой, Тур. С тобой и со мной. Я молюсь за всех нас.

Тур встал.

— Не понимаю, о чем ты. Я не оступался, так что молись за себя. А теперь мне пора в свинарник. Можешь тут один попить кофе. Или со… своим отцом.

Теперь уже свиньи знали, что их ждет, теперь все было в порядке. За окнами темно, он озабочен работой, дверь в помещение с кормом широко открыта, а его сапоги стучат по липкому бетонному полу.

— Всем хватит! — как обычно, выкрикнул он. И поросята завиляли хвостиками ему навстречу, свиноматки захрюкали с причмокиванием, далее кормящие свиньи запрыгали вокруг, участвуя во всеобщем веселье. Все радовались, кроме самого Тура.

Такой начался беспорядок! Наступят на этом хуторе в кои-то веки спокойные времена? Пусть Турюнн только позвонит, когда он вернется домой выпить теплого кофе и немного отдохнуть! Она узнает, что она здесь устроила.

Вообще-то он хотел еще и кошку, но тут вмешался директор магазина Поульсен. Он был против рыдающих детишек у своей витрины. А что касается мышей, пусть будут полевые коричневые, как он говорил, а не белые. «Надо знать границы, коли дело касается чучел домашних животных», — говорил Поульсен.

Эрленд привез с собой из конторы двух ассистентов, и они работали днем и ночью. Вся сцена была выстроена на подмостках, поставленных на маленькие резиновые колесики. Когда все будет готово, останется только закатить его в витрину, затянутую пока серой бумагой. Он уже довел таксидермиста до белого каления, требуя вставить животным новые глаза. Те, что тот вставил вначале овцам, козе и лошади, напомнили Эрленду старые фильмы Иво Каприно[2].

Витрина получалась просто гениальной, стопроцентной копией фотографии, которую он обнаружил в книжке о сельской жизни начала прошлого века. Эрленд просидел много дней подряд в библиотеке за томами, которые несчастный библиотекарь помогал ему отыскивать один за другим, и каждый раз надеялся, что вот это, наконец, то, что надо. Он листал, листал и вот, нашел. Балки, пол, свет сквозь дощатую дверь, скрученная в снопы солома, инструменты и торчащая лошадиная голова. Остальных животных он добавил сам. Коза в загончике с лукавым взглядом из-под черной челки и овца с двумя ягнятами. Плюс мыши.