Живородящий - Илья Соколов

Довольный собой (как никогда), Илья неожиданно увидел, что эта черноволосая сволочная идиотка-газетчица плачет почти навзрыд, совершенно не стесняясь нахлынувших чувств солёной обиды. Нейро-звезда заметно опешил. Ему стало стыдно и мучительно жаль девушку (беззащитно ревущую искристыми слезами, абсолютно красивую, такую притягательную необъяснимо).

– Извини, конечно. Я не думал, что так получится… Может, перестанешь всхлипывать на весь бар, пожалуйста… Я прошу прощения, – Илья мягко волновался, смотря за реакцией зарёванной Полины.

– А ты считал, что я, как все мои статьи? Бессердечная сволочь и тварь?

– Это ты меня сейчас так назвала? – Лиссов слегка пошутил, стараясь улучшить девушке настроение.

– Это я тебя сейчас просто спросила… – улыбнувшись, Полина принялась вытирать слёзы барной салфеткой.

– Что-то много у меня сегодня вопросов, – сообщил парень, желая занять собеседницу разговором на отвлечённо-нейтральную тему. – Утром в театр приходил детектив и строго учинил допрос всему коллективу. Искал в одном из нас серийного убийцу. Подумал, что я – Смерч. Весело, правда?

– Да уж. Очень.

– Всё, успокоилась? Снова реветь не начнёшь?

– Пока нет. Хотя, если ты опять меня доведёшь до слёз, выбора другого не будет, – снова уверенно-красивая, Полина очаровательно провела пальчиками по черноте своей чёлки. Илья осчастливленно улыбнулся от всего сердца.

Девушка стойко поставила пустой стакан на стойку, моментально допив остатки, после чего произнесла:

– А я ведь сюда не случайно пришла… Я веду частно-журналистское расследование.

– Только не говори, что по делу Смерча, – Лиссов подарил Полине удивлённо-смутный взгляд. – Раскрыть это гиблое безумие, наверное, ни у кого не получится. Зря время потеряешь.

– Не будь таким категоричным… Ещё посмотрим – рассекречу я маньяка или нет, – девушка дала почувствовать свою решимость.

Илья глянул в сторону столика, где напивались его коллеги (Максим стабильно задремал; Пуфик робко пробовал заигрывать с Катей, которая почти уже слушала его вялые комплименты; бледно-белая Севередова кокетничала с веселейшим Котярой; шутливо-пьяный Кот веселил кокетливую Любу).

Лиссов вернул внимание своей сверх-интересной собеседнице и сказал:

– А ведь мы официально не познакомились. Меня зовут Илья. И, как я понимаю, мы с тобой наделены одинаковыми фамилиями…

Лиссова красиво увидела себя в его объятиях. Девушка стиснула торжествующую улыбку, прикрыв её статичной краснотой помады, а дальше – назвала своё имя (с чувством необычной теплоты внутри):

– Меня зовут Полина. Фамилия такая же, как у тебя, ты знаешь сам.

Он снова улыбнулся:

– Это явно чудо какое-то, не так ли? Есть мысль, которая повергнет нас обоих в крайнюю радость. Хочешь заплакать от счастья? Увидеть рождение поэта? Стать чуть красивее душой без одежды? Или просто посмотреть изнутри на мою скромную квартиру?

Она согласилась.

Смерть жива. Как и раньше.

Я вижу её, мне опять хорошо.

Только так я свободна (свободен). Когда убиваю.

Всё может разбиться о небо, я знаю, я помню… Вмерщвлённый ветер теряет мой слух на лету. Сырая серость запаха серы.

Мягкий яд огня струится металлическим соком, испаряется всё.

Мрачные кратеры мозга бликуют под свергнутым солнцем. Смерть стара. Но я убиваю и дальше. Кино обо мне.

Нейро-картины невидимых глаз, моя маска, их много, а я – лишь один (лишь одна). Спрессованные души трупов глядят в никуда уже без надежды. Смиренье для мёртвых.

Мои отраженья вживаются кру́гом, проникая повсюду, срывая реальность, монтируя время по звёздам, которые видят грехи.

Мутные тучи играют дождями. Со мной стонет песок, замывая кровавые капли. Долгая тень падает в небо. Шаткий слой уродства копится, крутится с ветром затменья. Всё – выше.

Смерть сильна.

Я искалечил(а) принцип исканий. Страдать не пришлось. В никогда лишь останусь. Но это не долго, не страшно…

Убийство – стандартное средство любви к измененью. Безважная вещь. Инструмент психопатки (безумца).

Мистерия смерти во тьме, чернильные выстрелы ночи. Меня теперь не найти, никому. Только маска в зеркальном лице под усмешкой.

Сон сыгран. И я победила (убил).

Но сколько ещё это делать придётся для счастья? Смерть нежна.

Она обнимает, разделённо, статично, без злобы, печально, навечно… Я ей интересна (люби́м), иначе меня бы сюда не пустили, я чувствую это всей кожей будущего. Я вижу всегда её отраженья.

Она меня укрывает от своей ненависти, контроля и скорби.

Исчезновение улиц, стихия, захват темноты, перепады иллюзий, туманные пряди вечных. Спутанный сумрак, раздробленный мной. Закопанный внутрь смиренной рубашки. Кивающий в тень на стене без краёв, без уступов и трещин.

Пламенный выкрик луны во все окна. Сгорающий космос беззвучья.

Смерть вечна.

Вспыльчивый лёд осыпается по розе ветров, я проникаю повсюду, за мной крутится время пришествий. Расход белизны на снегах. Пустые портреты океанских глубин.

Страшная улыбчивость любых моих отражений, предел горизонта событий, где расщепляется маска, становится мной, я появляюсь…

Во взглядах скомканы мечты о пустоте перворожденья. Я прекращаю это.

Остановила (перекрыл) их жизней сток, что стало чем-то жутким, но прекрасным. Уже нельзя забыть безумства сновидений. Уже меня остановить нельзя. Смерть молодая. И смотрится моложе общих лет…

Спадая в память, прорывая мраком холод, она вылизывает языком огня гротеск сердец.

Прикрыв моё лицо структурой зеркала для переноса снов, она сверяется с двоичностью ущерба всех расчётов, древних уравнений.

Мне раскрывается другое измерение силового поля, которое гораздо ближе к темноте. Моя покровительница сверкает стальными косами волос, её улыбка – вечна.

Пустынный голос говорит «Смерч – это круто!», звук ужаса заигрывает с эхом. Кошмар заклинило на полувздохе. Закат опять разменян на рассвет, а всё другое – только воздух.

Прокручивая кадры сновидений, иногда можешь увидеть галлюцинации призраков, которые не знают о себе вообще.

Смерть крута. Я собираюсь выплавить для неё несколько весёлых событий, чтобы никому не было скучно. Узнаем, чем всё закончится.

Хотя, конца, конечно же, она не дождётся, я понимаю – её легко увлекут иные миры новейших сознаний, чужие пространства, другие игрушки…

Все мои маски смеются её чернотой. Я плачу в радость сквозь их смех. Мне так приятно с ней теперь, она искривлена, стихийна, непременна.