Хадасса - Мириам Бодуэн

— Когда придет Мессия, — продолжила Нехама, — все евреи переселятся в Израиль, и храм будет восстановлен в одну минуту. Спасутся только евреи. Другие — нет. Тебе это известно?

Как обычно, я смолчала. И внимательно смотрела, с каким воодушевлением они пальчиками оставляли пятнышки на государстве, сопровождая свои движения пением, отражающим принадлежность к великому сообществу — клаль Исроэль, народу Израиля. Затем, пока одни с интересом изучали карту, другие вернулись на свои места, чтобы взять маленькие сине-белые флажки, снова подошли ко мне и стали размахивать ими у самого моего лица. Обнаружив, что существует страна Ливия, Ити воскликнула: «Либи, есть страна, носящая твое имя! Африканская страна!!» Огненно-рыжая копна волос упала на глаза и через секунду, казалось, вздыбилась от страха. Около шкафа маленькие знаменосицы, ассоциирующие африканцев с рабами, хихикали вполголоса.

— А здесь — Америка, — продолжила я. — Северная, Южная, а между ними вы видите Мексику…

— Мехико? — выкрикнула удивленная Перл. — Это же родина нашей уборщицы!

Я свернула теоретическую часть. Либи раздала карты мира, которые надо было раскрасить, разметить, наклеить на картон и вырезать, чтобы использовать для головоломок. За исключением Хадассы и Ити, которые не шелохнулись, все девочки бросились к картам, чтобы отыскать страны, где жили предки евреев, а затем — страну Арабов. Я направилась к своему столу, собираясь присесть, и увидела, что Хадасса своим маркером отмечает все океаны голубыми полосками.

— Знаешь что, мадам? — произнесла она, прекратив раскрашивать.

Я подошла к ней, предчувствуя «секрет евреев».

— Помнишь мое голубое пальто, которое я всегда ношу? Оно куплено в Европе. Моя тетя купила его мне на день рождения. И очень много заплатила за почтовую пересылку. Это очень, очень штатци. Там есть очень большие магазины, и одежда намного красивее здешней.

Хрупкое дитя, девочка-принцесса с копной всклокоченных волос притворилась, будто дрожит от холода, как знаменитая дива, сняла свое пальтишко со спинки стула и набросила его на плечи, не отрывая взгляда от меня. Голубизна воротничка напомнила оттенок звездочки у нее на лбу.

В четыре сгустились сумерки, подгоняемые зимним солнцестоянием. Карты, разрезанные на кусочки, были разложены по партам, и ученицы достали ручки, альбомы для раскрашивания и волчки. Оставалось тридцать минут до начала рождественских каникул, совпадавших с Ханукой, праздником освящения Храма. В кирпичных домах во время Хануки зажигали бронзовые или серебряные светильники в восемь свечей с промасленными фитилями — в память о восьми днях, когда в Храме горел огонь, ничем не поддерживаемый. Победа света над тьмою. Проходя между группами, я наклонилась к Ити и Малке:

— Сегодня вечером вы зажжете первую свечу?

— Откуда ты знаешь, мадам? — поразившись, спросила Ити.

— Я узнаю это из книг в библиотеке.

— Ты и об этом читаешь? О нас пишут в книгах, которые ты берешь? — удивилась она.

Одна из двенадцатилеток прошла позади нас, закрыла дверь и вернулась.

— Видишь ли, мадам, — сказала Перл, положив руку на бедро, — отец Нехамы знает намного больше тебя… Есть масса вещей, о которых ты и понятия не имеешь… потому что ты не еврейка.

— Мадам! — перебила ее Цирл, девочка в очках величиной больше лица. — Что это такое? — крикнула она, размахивая игрушкой перед окнами. (Я подошла к ней, и Цирл показала мне четырехгранный деревянный волчок.) — Настоящее его название — дрейдл. Это для Хануки. А ты празднуешь Хануку?

— Нет, у нас другой праздник, — ответила я.

— Хрисссст… — начала она.

— Молчи! — остановила ее Нехама.

Я пошла дальше. Убрала в шкаф словари. Раздала подписанные карандаши.

— Мадам! — позвала меня Ити. — Подойди сюда: вот здесь у меня четыре волчка. — Она достала их из матерчатой сумки, разложила передо мной, я присела на корточки. Блими, Гитл, Хадасса, Малка присоединились к нам, и разноцветные конусы умножились в кругу. Поджав ноги, положив руки на колени, я смотрела, как они бросают, подхватывают, роняют четырехгранные игрушки, на которых были начертаны начальные буквы фразы «Великое чудо случилось там». Не дав мне волчка в руки, они объяснили, как крутить его, как удерживать, чтобы достичь максимального равновесия, и я должна была считать секунды. Затем произошло событие, вызвавшее потрясение в последние пятнадцать минут и отзывавшееся в предстоящие шесть месяцев. Я почувствовала у низа спины руку, которая приласкала, сжала, погладила мою пшеничную косу сверху донизу, медленно, а потом отпустила. И тут я увидела Хадассу, совсем рядом, она встала и засеменила к своей парте.

— Почему ты не празднуешь Хануку у себя дома? — произнес тихий голос.

Я была потрясена. Малышка осмелилась. Дотронуться до нечистой. До меня, гойки. Ити настаивала, уставившись на меня своими желтыми глазами. Я ответила.

— Потому что так уж оно и есть, Ити. Ты знаешь, что не должна об этом спрашивать.

— А есть у тебя хотя бы менора? — не унималась она.

Я могла бы рассказать о красоте елок, которые ставят в наших гостиных. О мерцании света на подарочных упаковках. О санях Деда Мороза и пирожных у камина. Но взгляд Нехамы был угрожающим. Тринадцать минут. Я встала, смешавшись, не сводя глаз, с хрупкого затылка ее кузины, которой хотела что-то сказать, не важно что:

— Что ты рисуешь, Хадасса?

— А ты не видишь?

Ее ответ был поспешным. Я сделала новую попытку:

— Я вижу… семь человек.

— Это МОЯ семья, — заявила она ледяным тоном.

Я уже собиралась отойти, но ее голос остановил меня:

— Мадам, знаешь что?

— Нет, Хадасса.

— Я очень волнуюсь.

— Из-за каникул, наверно.

— Да, у нас большие, очень большие каникулы. А также из-за того, что завтра мне отрежут волосы и я получу подвязки…

— Повязки, — поправила я, поразившись.

— Какая разница… Хочешь, я покажу тебе на доске?

Непредсказуемая Хадасса положила свою фетровую шляпку и бросилась к зеленой доске. Схватила мел, прежде всего нарисовала кружочек, обозначающий головку, затем прямые линии, изображающие волосы.

— Видишь, какие короткие. Очень, очень короткие. Мне остригут волосы.

Слева от головы она нарисовала три повязки. И уточнила:

— Посмотри, мадам. Моя мама купит мне голубую повязку к школьной форме, розовую, чтобы подходила к костюмчику в шабат, и белую — для Хануки.

Девочка одарила меня нежной и застенчивой улыбкой, вернулась за парту, опустила голову и снова стала рисовать. Я напряглась. Отошла и направилась к Гитл и Блими, которые заканчивали свои поделки для Хануки, составленные из древнееврейских букв, и менору из серебряной бумаги.