Арт-пасьянс - Владимир Качан

Кстати, из главы «Как я готовил президентское послание» нам наконец становится ясно, кому мы обязаны спасением демократии в нашей стране. Той самой демократии, о которой демократ же Герцен неожиданно высказался так: «В демократии страшная мощь разрушения, но как примется создавать, она теряется в ученических опытах, политических этюдах». Золотые слова, под которыми подписался бы сегодня любой член КПРФ (бывшей ВКП(б), бывшей РСДРП, бывшей КПСС и т. д.). И, таким образом, мы имеем сегодня ту демократию, о которой в 1996 году позаботился Райхельгауз. С тех пор он является общим «любимцем» не только КПРФ, но и общества «Память», скинхедов, всей редколлегии газеты «Завтра» и еще нескольких общественно-политических организаций, для которых сама его фамилия звучит волшебной музыкой (как и для любого антисемита).

В книге есть и пассаж про фамилию, и ответ – почему он ее не сменил на псевдоним. (О псевдонимах тоже имеется очень смешная глава.) В общем потому, что Иосиф – человек отважный. Он верит в свои силы и не верит в реальную силу своих недоброжелателей. Книга так и называется – «Не верю». Но она не об этом. Он все-таки верит в некоторые вещи, даже слегка стесняясь своей веры. В книжке это угадывается и только придает ей тонкий флер, легкий осенний привкус любви и печали, тщательно замаскированный шутками и байками. Я, в свою очередь, верю в то, что он верит. Ну, например, в то, что его может взволновать воспоминание о запахе сирени на Приморском бульваре в Одессе. В то, что иронией и шуткой (иногда даже цинизмом) можно и нужно прикрывать все, что любишь и от чего способен заплакать. Он верит в то, что детство нельзя забыть. То самое, о котором поэт сказал: «Детство в солнечной пыли». Верит в то, что тонкая, невесомая, неосязаемая вуаль этого самого детства все равно защищает и сохраняет твое нынешнее лицо, на котором черты детства уже давно не проступают, но проявляются, тем не менее, в поведении, в озорстве, игре, розыгрыше… Иосиф твердо верит в то, что курить не только вредно, но и противно для всех окружающих, поэтому вы удивитесь, найдя в книге не одну фотографию автора с сигаретой, и вам трудно будет поверить, что он только держит ее в руке. Райхельгауз верит в хорошие стихи, знает их наизусть десятками и не верит в их правильное воздействие на широкие народные массы. Но зато он верит в их воздействие на себя; в то, что хорошие стихи шлифуют ум, вкус и чувство, если они у тебя вообще есть. Он безусловно верит в талант и в то, что талант не должен вести себя как талант, а скромность и недовольство собой талант только укрепляют. Верит и в то, что самоирония – превосходное и сильное лекарство против некоторых типичных патологий творческих людей. И, наконец, в то, что компания в театре – это гораздо лучше, чем коллектив.

Он всегда пытался создать не театр, а компанию, компанию людей, которые с видимой легкостью, без творческих потуг, мучительных поисков и трудового пыхтения, а как бы резвяся и играя (но как бы!), пытаются существовать в искусстве. В этом театре – компания. На страницах этой книги – тоже.

Сегодня 12 июня 1997 года. Москва прощается с детством И.Райхельгауза. В траурном убранстве стены «Школы современной пьесы». Светлая память о детстве Иосифа навсегда сохранится в наших сердцах. Его детство было трудным, но веселым. Где только ни формировался характер этого в меру упитанного, не по годам развитого одесского мальчугана: и на Таганке, и в Театре имени Станиславского, и в Театре Советской тогда Армии, с кем только ни рос и ни мужали он и его талант. Но окончательная закалка характера произошла в театре «Современник», среди, если так можно выразиться, волчат этого театра. И в конечном итоге, «крутой маршрут» этого простого паренька с нелегкой судьбой завершился на Трубной площади – в театре, который он сам организовал и в котором назначил себя главным режиссером. К слову сказать, он назвал свой театр «Школой» именно потому, что не хотел расставаться с детством. Поэтому, если во всех серьезных театрах кончается работа и начинается отпуск, то в этом театре – кончаются уроки и начинаются школьные каникулы.

Что же касается аббревиатуры «Школа современной пьесы», то хочу обратить ваше внимание на то, что она звучит как «Ша-Эс-Пэ», что расшифровывается вполне по-одесски: «Ша! Совместное предприятие с Мариной Дружининой начинает работать!» И действительно – заработало! Дитя одесского Привоза, он вошел в наши новые рыночные отношения как в свои старые, как к себе домой. Поэтому мы не можем сегодня не вспомнить его родителей и их решающее влияние на формирование его характера, не можем не сказать о них несколько теплых слов. От отца парубок унаследовал… (Сразу хочу сказать, что парубок – это не оговорка. Так мы его называем вполне осмысленно, ибо он до сих пор по-украински разговаривает гораздо лучше, чем, скажем, на иврите.) Так вот, от отца он унаследовал твердость, поистине военную решительность и работоспособность. От мамы – все остальное. Поэтому особое значение, особый смысл мы придаем сегодня известной русской поговорке: «Мы вам всем еще покажем Йоськину мать».

Как и у каждого ребенка, у Иосифа в детстве были любимые игры, любимые, так сказать, забавы. Например, в своих спектаклях он почти всегда мучает людей и птиц. О людях – позже, но среди птиц он отдает предпочтение почему-то чайкам. Кто-то в детстве издевается над кошками, кто – над лягушками, а наш хлопец неравнодушен к чайкам. Все помнят, как подстрелили чайку в финале спектакля «А чой-то ты во фраке?», хотя могли бы этого не делать. Теперь он собирается застрелить другую чайку с помощью Треплева в следующем своем спектакле. Вообще, надо сказать, самой любимой игрой бедового мальчишки всегда был театр. Если кто думает, что он всем этим занимается серьезно, тот просто ничего не смыслит в детской психологии… или психиатрии. Другой любимой забавой пытливого мальчугана была игра под названием «Опусти артиста». Сделать из артиста идиота, из народной легенды – горохового шута – одно из любимейших занятий озорного паренька. В области детской психиатрии это называется «склонность к садизму». Птицу чайку мы уже упоминали. Но заставлять пожилых, солидных народных артистов танцевать и петь, в то время как они этого никогда не умели, может только мальчик с психическими отклонениями.

Так, например, он со своим вокальным приспешником Тулесом сумел убедить выдающегося артиста Петренко в том, что он является певцом, в каковой иллюзии артист Петренко и пребывает до сих пор, странствуя по СНГ с оселедцем на макушке некогда неглупой головы и в сопровождении кобзаря, точно так же полагающего, что, он умеет играть на кобзе. А Людмилу Марковну Гурченко им удалось ненадолго убедить в том, что, до того как она переступила порог этого театра, она не умела петь вообще и ей, для того чтобы стать, наконец, артисткой – в свои 60 неполных лет, – надо переучиваться. Да что там! В свою вокальную звезду поверили даже Виторган и Дуров, до этого не питавшие на этот счет никаких иллюзий. Что же эти бедные люди будут делать дальше, когда вновь обнаружат, что петь не умеют, а только хотят? Думать, что их обманули и бросили.

А что Райхельгауз сделал с легендой советского кинематографа Татьяной Самойловой, недавней выпускницей Щукинского театрального училища, получившей наконец диплом из рук самого ректора, который все-таки постарше ее – года на три! Иосиф пытался не дать ей остаться в народной памяти героиней фильма «Летят журавли» и Анной Карениной. Он сумел убедить ее, что поезд Анны Карениной давно ушел, а журавли давно не летают. Он уверил бедную женщину, что единственное, чем она может блеснуть на закате карьеры, это образ тети Сони – слепо-глухо-немой полоумной старухи еврейского происхождения, по сравнению с которой вся знаменитая Стена Плача в Израиле выглядит Стеной Смеха. В конечном итоге на роль старухи был назначен автор этого некролога, и с тех пор наш парубок с нескрываемым удовольствием всякий раз наблюдает, как этот артист надевает зимнее пальто, закутывается пуховыми платками и в валенках идет в зал, средняя температура которого никогда не опускается ниже 28° по Цельсию.