"...Миг между прошлым и будущим" - Александр Зацепин

Солдат, военный ансамбль

И все-таки мы как-то выживали. Спасала картошка. Обед у меня часто состоял из одного блюда: я просто жарил картошку.

Маме удалось устроиться на работу в детскую консультацию. Она вставала в пять утра и приходила вечером. Прямо валилась с ног. Так уставала, что утром не слышала будильник. Тогда я к стенным часам подвел контакты и вывел на автомобильный гудок. Когда стрелка подходила к пяти часам, гудок дико орал на всю квартиру…

На службе мама помогала поварам. Для работников были бесплатные обеды, им раздавали остатки. Мама приносила домой манную кашу, творожок. Платили – гроши, которых едва хватало на хлеб.

Конечно, все это было грустно. Но у меня была постоянная радость – музыка. Мы репетировали с нашим оркестром. Это так увлекало, что бытовые невзгоды уходили на второй план.

В институте я тоже играл. Там был здоровенный саксофон ленинградского производства. В сорок шестом году этот завод музыкальных инструментов разломали. До основанья. Первый секретарь Ленинградского обкома партии Жданов заявил, что джаз – это музыка космополитов, нам она чужда. Соответственно, и инструменты – тоже. На саксофонах играть было нельзя, слово «джаз» под запретом.

Так вот, в институте мне дали саксофон под расписку. И я начал учиться дома. А он же орет, когда играешь. Однажды я пошел с саксофоном к Вадиму Миловидову. Смотрю – он идет с каким-то чемоданчиком.

– Пойдем, – говорю, – поиграем. Ты – на рояле, я – на саксофоне. Я уже выучил одну мелодию!

– Не могу, – отвечает он. – Меня в баню послали…

– Ладно, пошли в баню вместе!..

В бане я заодно и помылся. Потом достал саксофон и в фойе, где все раздеваются, подудел. Все с интересом на меня смотрели…

А когда мы были поменьше, частенько вместе с Вадькой ходили в баню мыться. И, конечно, учиняли разное мелкое хулиганство. К примеру, брали с собой газету. Рвали ее и мочили. Потом подкрадывались к какому-нибудь дядьке, который намыливал голову, и клали ему в таз эту бумагу. Он, как ни в чем не бывало, начинает мыться. А у него газета на голове! Мы же в это время для конспирации усиленно мылим себе головы. И так сидим с намыленными головами и дико потихоньку хохочем. Он негодует:

– Кто кидает бумагу?!

А кто – неизвестно, народу-то много…

Другому дядьке, когда он всласть намылился, мы подсунули таз с холодной водой. Он начал смывать мыло и облил себя ледяной водичкой. Шуму было много!..

Вскоре в институте у меня появились хвосты по математике. Я не особенно-то ею занимался. К тому же, наверное, к математике не очень способный. И меня, хвостатого, через полгода благополучно отчислили.

Поэтому, если б не математика, в институте мне было очень интересно. Я там и на трубе тренировался, на тромбоне. В общем, уже немного понимал, как играть на духовых инструментах. В будущем мне, как композитору и аранжировщику, все это очень пригодилось.

Ну, а когда из института меня выгнали, тут же, в марте сорок пятого, пришла повестка из военкомата. Мне было велено приехать в Омск, в полковую школу.

Мама собрала мне в дорогу котомку с продуктами. Ехать два дня. Но в поезд попасть невозможно! Вагоны – битком, на крышах сидят. Кто в солдатской форме, кто в штатском. Билетов, конечно, никаких я не покупал. Походили мы, походили и ушли… Вернулся домой, а мама удивленно:

– Ты не уехал?!

Штурмовал поезд я несколько раз. И только на третий день мой друг Борис затолкал меня в окно вагона. Я где-то пристроился стоя… В общем, как доехал до Омска, не знаю, но все же в военную школу попал.

В казарме полковой школы – двойные нары, узенький, с полметра, матрац. Выдали нам обмотки: сапог не было. Спишь ночью, вдруг тебя будят: подъем! Все вскакивают. У кого обмотки размотались – мыть туалет. Я, правда, ни разу туалет не чистил: все успевал вовремя. Потом даже приспособился просыпаться за три минуты до побудки. Заранее одеваться нельзя, поэтому у меня уже все было нацелено – как и что буду надевать, как только прокричат команду «Подъем!». Я первым соскакивал и спокойненько одевался. Умывались, завтракали.

Потом нас гнали на улицу. Зима холодная, под тридцать. Старшина у нас был, вредный такой, все его прямо ненавидели. Казалось, он издевается над нами. Позднее мы поняли: он просто старался все делать по правилам, как полагается. Но тогда это казалось пыткой.

Мы маршировали, шли куда-нибудь в лесок. И вдруг старшина командует:

– Ложись на снег! Стреляй!

Ага, не успели вовремя!.. Обязательно находится хотя бы один, кто не успевал. Таких заставляли мыть полы. Из них потом дезертиры получались. У нас два дезертира было. Их нашли и отправили на фронт, в маршевую роту.

Раз не успеваешь – снимай рукавицы! И снова:

– Перезаряжай, пли!

А потом – бегом марш!

На обратном пути:

– Запевай!

А у ребят сил нет, чуть ли не слезы на глазах. Им кажется: старшина издевается!..

– Запевай!

Никто не запевает. Тогда:

– Бежа-ать!

Триста метров бежим.

– Запевай!

Все молчат. Впереди на дороге – куча песка.

– Песок в полу шинели нагружать и бежать!

И опять:

– Запевай!

Наконец кто-то начинает запевать. Остальные подпевают, как могут. Дисциплина!..

Кормили нас плохо, в основном супом с кислой капустой. И вот как-то знакомый солдат мне говорит:

– Что ты здесь мучаешься? Мы завтра на фронт уходим. Давай к нам в роту, с нами пойдешь!

Военный джаз-ансамбль

Я пришел к ним в назначенный срок, встал в строй, стою. Но старшина-то своих всех знает.

– А это, – говорит, – кто?..

Отвечаю:

– Солдат Зацепин!

– А откуда ты?

– Всегда тут был, товарищ старшина!

Как бы не так! Выгнал он меня в мою роту…

А настроение такое не только у меня было. Ребята говорили:

– Зря тут мучаемся, надо бежать на фронт!..

Тут пришел какой-то полковник и стал отбирать солдат с десятилеткой в офицерское училище.

– Ну, солдат Зацепин, – говорит, – доволен, что будешь офицером?