На златом престоле - Олег Яковлев

— Не разумею, отчего Святополк тебя отпустил. Какая ему в этом корысть? Как думаешь, друг.

— Мне помыслы княжьи неведомы. Малый слуга аз есмь. Токмо умишком своим худым смекаю, архиепископ его уговорил. Отца твово злато в том помогло.

— А может, в чём Святополк с братцем своим расходятся? Может, чего не поделили? Может, недоволен чем Святополк?

Семьюнко в ответ лишь пожал плечами. Улучив мгновение, он перевёл разговор на иное:

— Княжич! Просьба у меня к тебе! Ты прости уж. Поиздержался аз малость! Вот и кафтанчик прохудился, и черевы до дырок истёр. Ты б мне помог...

— Ладно. — Ярослав невольно усмехнулся. — Не переделать лукавую натуру твою. Отсыплю тебе из скотницы серебра за службу верную.

Зелёные глаза Семьюнки хитровато заблестели.

...Обедали друзья тут же, в горнице, хлебали из деревянных мис чечевичную похлёбку. Не до пиров роскошных было в тяжкий час войны.

После Ярослав позвал на совет некоторых ближних бояр. Явился полный, с жёлтым лицом боярин Гарбуз, за ним — худой костистый Лях — милостник Владимирки.

Лях несколько лет назад приехал в Галич из Польши, и вскоре князь Владимирко женил его на молодой вдове Млаве, своей полюбовнице. И вышло так, что грудастая белокурая Млава разрешилась от бремени сыном аккурат в один день с Ярославовой Ольгой. А так как молока у ражей вдовы было много, стала она кормилицей княжеского отпрыска. Потому и прозвище приклеилось к маленькому Володиславу, чаду Млавы — Кормилитич, то бишь, кормилицын сын. Ходили упорные слухи, что истинным отцом Володислава был князь Владимирко, а вовсе не Лях. Впрочем, слухи мало-помалу улеглись. После Млава родила одного за другим ещё двоих сыновей, Яволода и Ярополка. Лях же тем временем оказывал князю Владимирке одну услугу за другой. Вначале расстроил он союз Изяслава с поляками, а позже помог, используя свои связи на родине, выдать замуж за польских mi язей двоих сестёр Ярослава.

Самая старшая, надменная Анастасия, вышла за Болеслава Кудрявого, владетеля Кракова, наиболее сильного сейчас польского князя. За младшего Пяста[118], Метко, выдали вторую Ярославову сестрицу, смешливую Евдоксию. Обе свадьбы сыграли в Галиче в один день. Помнил Ярослав, как щедро лились хмельные меды, как напивались самохвальные паны олом[119] и вином, как бахвалились, учиняли драки, как тянула вверх голову отцовская любимица Анастасия, всем своим видом показывая, что княжеская дочь выше всей этой суеты, и как тихо хихикала, прикрывая рот ладонью, совсем ещё девочка Евдоксия, проказница и шалунья.

Быстро летит время. Два года минуло со времени того пира. Анастасия уже стала матерью, родила князю Болеславу сына. Может, шепнула что мужу на ухо ночью, вот и не пошли польские князья на подмогу Изяславу, как угры.

Ярослав отвлёкся от воспоминаний. Надо было решать, как теперь быть.

— Имею вести, отец мой при смерти лежит в Перемышле. Испрашиваю вашего совета. Как нам поступить? Если пойдут угры и ратники Изяслава воевать Червонную Русь, сёла и городки пустошить? Если к Галичу подступят в силе тяжкой? — спрашивал Ярослав.

Волнение звучало в его молодом голосе. Но растерянности не было, в словах сквозила не по летам свойственная Ярославу рассудительность. Словно уже взвесил княжич все за и против, уже принял решение и только хотел услышать поддержку от своих ближних советников.

— Отец твой, князь Владимирко Володаревич, жив покуда, — напомнил Лях.

Ярослав посмотрел на него с горькой усмешкой.

— Я ведь не об отце вопрошаю. Жить ему, али нет, то Бог определит. О Земле забота моя.

— Мириться надоть с Изяславом, — выдохнул Гарбуз.

— Воистину, — тихо поддержал старого боярина Семьюнко.

— Думаю, если подойдёт Изяслав под Галич, пошлю к нему грамоту. Отдам городки погорынские и Бужск. Иначе всё потеряем. Изгоем быть не хочу, а Русь Червонную сохранить надо, — твёрдо промолвил Ярослав. — В этом заботу главную свою вижу.

— Отец твой городки бы не отдал, — заметил Лях.

— Повторяю тебе, боярин — не об отце моём сейчас толковня[120], — повысив голос, гневно сверкнул на него глазами Ярослав. — Будет жив, Бог даст, будет решать он. А покуда... — он прикусил губу, задумался, но затем резко вскинул голову и заключил. — Сделаем так, как я говорю. Решено.

Он поднялся со стольца, подошёл к окну. За столпом гульбища видны были холмы с зелёными дубравами. Пастух перегонял по лугу отару овец, ближе, у деревянного моста через Днестр, копошились гуси, дым поднимался змейками над трубами посадских хат. Мирная жизнь кипела в Галиче, и мир этот хотел Ярослав сохранить. Пусть цена ему и будет дорогой.

...Закончив совет, он снова поспешил на заборол.

Уже вечером, когда, усталый, промокший под вешним дождём, ввалился он в свой покой, переоделся в сухие одежды и помолился, как делал ежедень, перед иконой Богородицы, подступила к нему вся пылающая возмущением Ольга.

В одеянии из лёгкого шёлка, обрисовывающем тело, с крупными звездчатыми серьгами в ушах, настойчивая и решительная, она словно бы заполонила собой всё пространство покоя.

— Что, мириться с ворогами измыслил?! Испужался, в порты наложил?! Батюшку свово и мово предать осмеливаешься?! — громко кричала дочь Долгорукого, топая ногами и стискивая в кулаки свои большие сильные руки, унизанные перстнями с жуковинами[121].

«Лях доложил. Жёнке своей шепнул, а та тотчас Ольге напела в уши», — догадался Ярослав.

Он отмолвил жене с едва скрываемым раздражением:

— Я — княжеский сын, а не баран! О стенку головой биться не намерен. О подданных своих заботу имею допрежь всего. Не справиться мне с Изяславом и с уграми одновременно. Лучше малым пожертвовать, нежели всё потерять. Об отцах наших молвила ты. Но мой отец нынче в ранах тяжких лежит, а твой — невестимо где обретается. Помощи от него не дождёшься. Покуда ждать будем — от Галича ничего не останется. И нам с тобой ноги тогда уносить отсюда придётся, в Берлад или куда подальше. Этого хочешь?!

— Труслив ты! — Ольга презрительно скривила тонкие губки, покрытые толстым слоем коринфского пурпура.

От неё пахло благовониями, и запах этот, резкий и густой, раздражат Ярослава. Не выдержав, он выпалил ей в лицо:

— В трусости упрекаешь? Так ведь не я из-под Киева опрометью бежал после битвы на Руте, а твой отец, князь Юрий. Не хочу я, как он, из волости в волость бегать. Потому и переговоры думаю начать с Изяславом. Если, конечно, до осады дело дойдёт.