Черно-белое Рэй-Ки - Мария Роттер

– А почему Вы не учите меня всему сами? Зачем мне нужно ходить к Игорю? – не выдержал я.

– Во-первых, он действительно хорошо учит, делает все честно и правильно. Во-вторых, его методы хорошо «вписаны» в ваше время, когда нужно все «быстро и сразу». В-третьих, ему нужно зарабатывать, а мне недосуг с тобой много возиться. Так что, считай, что при обучении тебя я у него в помощниках. Или он у меня, – хитро сощурился Сэнсэй. – Все, хватит слов, поехали, сделаем тебе «второе первое» посвящение.

Процедура посвящения была и похожа, и не похожа на ту, которую проводил Игорь. Глаза можно было закрывать или нет. «Как тебе удобно», – сказал Сэнсэй.

Вначале я смотрел, что происходит; потом, когда понял, что ничего, закрыл глаза. Точнее, веки опустились сами. Сэнсэй не размахивал руками, не дул на меня и не хлопал по ладоням, он просто сидел напротив меня. Лицо его было спокойно, взгляд сосредоточен. Непонятно было, видит ли он меня. Казалось, он смотрит одновременно и вперед, и внутрь себя. Вначале ничего не происходило.

– Просто расслабься, – не повышая голоса, сказал Сэнсэй.

Расслабился я на диво легко. И «оно пошло». Нарастающая мягкая и теплая волна по всему телу, неожиданное чувство беспричинной радости. Наверное, в этот момент я понял, какого уровня мастер Сэнсэй. Сам он продолжал сидеть неподвижно, но поток энергии, проходящей через него, был таким плотным, что, казалось, его можно потрогать руками.

Сколько это продолжалось, я не знаю. Думаю, я мог бы так сидеть очень долго, но мастер встал.

– А теперь, как я обещал, – энергия, чтобы помочь тебе выполнять принципы Рэй-Ки. С этими словами он положил одну руку мне на лоб, а вторую – на затылок.

Поток сразу изменился. Я бы сказал, приобрел «конкретику». Если раньше он скорее напоминал радужное покрывало, то теперь походил на плотно скрученный жгут.

Судя по его силе, с выполнением принципов (со всеми пятью, потому что поток менялся пять раз) у меня было очень плохо, потому что мощь энергетической волны ни разу не ослабевала. На этот раз, думаю, я смог почувствовать время: прошло минут 20, и Сэнсэй завершил сеанс.

Сам он разгорячился: нельзя сказать, что вспотел, скорее его лицо и руки выглядели так, как будто по ним провели слегка влажным полотенцем. Но жаром от него перло так, как если бы он только что вышел из парной. Э, да он тоже тяжело работает, – дошло до меня.

Он взглянул на меня и вопросительно поднял бровь. Слов у меня не нашлось, и я только развел руки в знак восхищения.

– Я смотрел, как идет энергия, и могу тебя порадовать: с принципами у тебя не так плохо, – видимо, решил подбодрить он меня.

– Как же не плохо, если для работы с ними пришел поток такой силы? – удивился я.

– Сегодня сообщу тебе еще одну причину, по которой и взялся работать с тобой: ты не сволочь. А раз так, то все не так плохо, и принцип «будь добр ко всем» у тебя особых проблем не вызовет. А это самый важный из всех пяти. У тех, кто способен выполнять его, остальные четыре пойдут легче. Насчет благодарности и «трудись честно» – тоже все в порядке. С «не гневайся» пока проблема, но еще лет десять, и это само пройдет. А вот прекратить беспокоиться тебе будет очень трудно. Тут ничего не поделать – характер такой: ты слишком старательный и у тебя высокий уровень ответственности. Вот это и будет твоя основная работа. А так тебе сильно повезло: большую часть работы с принципами за тебя уже сделали заранее.

– Кто?!

– А это и есть твоя домашняя работа. Поверь, она очень простая.

С этими словами он поднялся, хлопнул меня тяжеленной ручищей по спине и исчез. А я провалился в сон без сновидений.

С утра я потащился на работу. Работа была простая, приятная, голову не напрягала и вполне можно было думать. Если Сэнсэй сказал, что домашнее задание простое, то так оно есть. Похоже было, что он и сам не любит сложностей.

Кто мог за меня проделать такой труд? Кто мог за меня проработать принципы, которые каждый обязан прорабатывать и выполнять сам?!

Сэнсэй оказался не совсем прав. Это было не «просто», а «совсем просто». Кто вместо меня был всегда готов сделать любую работу? Бабушки, мама, папа, дядя, тетя. И кто в то же время заставлял меня работать, когда мне было откровенно лень?

Разве бабушка не велела мне гладить брюки и чистить туфли, даже если на улице шел проливной дождь? Разве меня не приучили сначала делать уроки и только потом читать книжки? Разве меня кто-то обидел недоверием и хоть раз в жизни проверил, насколько честно я выучил домашнее задание? И если это не принцип «трудись честно», честно переданный ребенку, то я не знаю, что это такое.

Разве меня не учили: «Если тебе человек сделал добро, не забывай этого никогда»? И разве это не самая простая реализация принципа «будь благодарен за все»?

Ну, а бабушкино единственное моральное правило «надо быть человеком» я слышал такое количество раз, что, наверное, это будет последней фразой, которую я забуду.

Нет, я неправильно думаю. Никто меня этому не обучал. Мне это показывали. Они так жили. Как в старинном английском правиле: «Не воспитывайте детей. Они все равно будут похожи на вас. Воспитывайте себя».

Но оставалась у меня и работа, которую предстояло сделать самому: научиться (или хотя бы постараться научиться) прекратить беспокоиться. Сэнсэй правильно заметил – это будет мне трудно. Но кто обещал, что будет легко?

Конечно, можно было утешать себя тем, что сам Томас Эдисон считал беспокойство двигателем прогресса. По этому поводу он говорил так:

Но тут мне намного больше нравился совершенно другой персонаж. В какой-то момент до меня дошло, кто сможет послужить мне учителем; кто «лучший в мире» мастер, полностью реализовавший принцип «именно сейчас не беспокойся». Само собой, это Карлсон, которого, будь моя воля, я бы объявил «лучшим в мире» психотерапевтом – и всего за две фразы (которые, кстати, полностью соответствуют принципу «именно сейчас не беспокойся»): «Пустяки, дело-то житейское!..» и «Спокойствие, только спокойствие!». Причем он не только так говорил, он действительно так жил (даже когда речь шла о действительно серьезных вещах):

Еще, как мне показалось, он был великий мастер «здесь и сейчас». «Общих» часов для него не существовало, он жил по собственному внутреннему времени, которое считал единственно правильным: