Дуэль без правил. Две стороны невидимого фронта - Лесли Гровс

машины и направился ко второй. Когда мы проходили мимо, не говоря ни слова, он сделал жест недоуменного удивления. Я сел в первую машину, и мы тронулись в путь. Троцкий оставался сзади, прямой и молчаливый. Он не дал мне никаких объяснений того, что произошло.

Когда мы прибыли в Гвадалахару, мы отправились в отель, не вступая в контакт с группой Бретон-Ривера. Я был озадачен. Джо, который не знал французского, не мог следить за разговором между Троцким и Бретоном, поэтому он не мог дать мне никакой информации. Наталья говорила об этом довольно туманно. Как только я устроился, первое, что Троцкий попросил меня сделать, это организовать встречу с Ороско, который тогда жил в Гвадалахаре. Ривера и Ороско были двумя самыми известными мексиканскими художниками того времени. Хотя они не были личными врагами, по характеру, вкусам, образу жизни и стилю живописи они находились на противоположных полюсах. Ороско был таким же измученным интровертом, как Ривера — сердечным экстравертом. Сам факт того, что они были двумя величайшими художниками в стране, неизбежно должен был вызвать соперничество между ними, и у них почти не было личных контактов. То, о чем просил меня Троцкий, было ясно; он хотел дистанцироваться от Ривера и Бретона.

Я пошел к Ороско, который принял меня в своей студии, и мы договорились о встрече. На следующий день Троцкий, Наталья и я навестили его. Беседа была приятной, но в ней, конечно, не было той оживленности и теплоты, которые обычно характеризовали беседы между Троцким и Риверой. Уходя, Троцкий сказал Наталье и мне: “Он Достоевский!” Тем временем Ривера и Бретон бродили по Гвадалахаре в поисках картин и старинных предметов.

Мы отправились обратно в Мехико, и Троцкий больше не видел Бретона. Гнев Троцкого по дороге в Гвадалахару был вызван тем, что Бретон упорно медлил с подготовкой проекта манифеста. Но, по-видимому, Троцкий восстановил самообладание и не хотел разрыва, потому что, как только все вернулись домой из Гвадалахары, отношения мало-помалу восстановились. Бретон никогда не рассказывал мне подробно, что произошло в машине, а я его не спрашивал.

В начале июля было решено провести несколько дней в Пац-куаро, в штате Мичоакан. Бретон, Жаклин и я уехали вперед, потому что я должен был найти подходящий отель для Троцкого, а Бретон и Жаклин хотели осмотреть сельскую местность. У Диего Риверы в его доме в Сан-Анхеле была большая коллекция статуэток доколумбовой эпохи из Чупикуаро, которые ему по нескольку раз привозили крестьяне из штата Гуанахуато. Эти глиняные фигурки высотой около трех дюймов изображали обнаженных женщин, украшенных и чувственных. Их миндалевидные глаза и половые органы были сделаны из маленьких кусочков добавленной глины. Бретон бурно восхищался этими дамами из Чупикуаро. Недалеко от Морелии Бретон спросил меня, не могли бы мы сделать крюк и попытаться найти какие-нибудь статуэтки в деревне. Нам пришлось бы импровизировать, потому что у нас не было точной информации, но мы пошли на риск. Когда мы ехали по грунтовой дороге в разгар сезона дождей, машина застряла. Мы обратились за помощью к нескольким крестьянам, и после больших усилий они смогли вытащить нас из неловкой ситуации. Мы отказались от нашего плана искать дам из Чупикуаро и вернулись на дорогу в Пацкуаро. Когда мы были в пути, Бретон заметил мне: “Если бы я был один, я бы просто оставил все там и продолжил путь пешком”. Это показалось мне странным. Куда бы он пошел посреди полей Мексики?

Оказавшись в Пацкуаро, мы прокатились на лодке по озеру и с наступлением темноты съели пескадо бьянко на маленьком острове Джаницио. Маленький городок Пацкуаро был тогда тихим и очаровательным. Прогуливаясь по его мощеным улочкам или по тихим площадям, можно было подумать, что это семнадцатый век. Отель, который мы выбрали, на самом деле представлял собой большой старый дом, примерно с десятью комнатами и садом, полным цветов. Примерно через два дня после того, как мы устроились, прибыл Троцкий с Натальей и Джо Хансеном и еще одним американцем. Диего Ривера и Фрида тоже прибыли. Были составлены планы. После дневных экскурсий должны были состояться вечерние беседы об искусстве и политике. Существовал даже план опубликовать эти беседы под названием “Беседы в Пацкуаро”, авторами которых были Бретон, Ривера и Троцкий. В первый вечер большую часть разговора вел Троцкий. Он развил тезис о том, что в коммунистическом обществе будущего искусство растворится в жизни. Больше не будет ни танцев, ни танцоров, но все будут двигаться гармонично. Картин больше не будет, но дома будут украшены. Обсуждение этого тезиса было отложено до следующего вечера, и Троцкий, по своему обыкновению, рано удалился. Я остался болтать с Бретоном в саду. “Тебе не кажется, что всегда найдутся люди, которые захотят нарисовать маленький квадратик холста?” — спросил он меня.

Обсуждение на следующий вечер так и не состоялось, потому что Бретон заболел лихорадкой и приступом афазии. Жаклин преданно заботилась о нем. Мы были встревожены, но она успокоила нас, объяснив, что такое бывало и раньше.

10 июля группа школьных учителей из соседних деревень, узнав, что Троцкий находится в Пацкуаро, пришла поговорить с ним. Разговор был сосредоточен на задачах и проблемах школьного учителя в деревне. Троцкий сравнил Мексику с Россией. В конце беседы он сделал карандашом короткую заметку на русском языке по этой теме. Я перевел его на испанский, и текст был роздан посетителям для публикации в небольшой газете Vida, органе школьных учителей в Мичоакане. Вскоре после этого мы оставили Бретона на попечение Жаклин, а остальные домочадцы вернулись в Койоакан.

Через несколько дней Бретон и Жаклин появились снова. Бретон довольно быстро пришел в себя. Из тупика, в который превратился проект манифеста, наконец-то был найден выход. Если я правильно помню, Бретон сделал первый шаг. Он дал Троцкому несколько листов бумаги, исписанных его мелким почерком. Троцкий продиктовал несколько страниц на русском языке, чтобы объединить их с текстом Бретона. Я перевел страницы Троцкого на французский, а затем показал их Бретону. После еще одного разговора Троцкий взял все тексты, вырезал их, добавил несколько отрывков и склеил все в длинный свиток. Я напечатал полученный текст на французском языке, переведя русский язык Троцкого и сохранив прозу Бретона. Это был текст, по которому они пришли к окончательному соглашению. Тот, кто его прочтет, может по языку безошибочно распознать абзацы, написанные Троцким, и абзацы, написанные Бретоном. Троцкий написал чуть меньше половины текста, Бретон — чуть больше. Адресованный художникам манифест был опубликован за подписями