Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что, – спросил майор Запылаев, – совсем ничего не помнишь?
– Начисто.
– А с кем в ресторане сидел?
– С друзьями.
– На них не думаешь?
Я не ответил.
– И куда на такси ехали, запамятовал?
– К женщине.
– Что за женщина?
…А в комнате я её с Аскольдом застал, чуть не в обнимку. Ну, так мне показалось. И я его с дивана шуранул на пол. А сам к ней подсел, стал её целовать в шею, в грудь. Она не вырывалась, только хохотала и дула мне в лицо. И вдруг меня пучеглазый начал душить. А Вовчик вроде бы разнимать кинулся, но сам же первый и стукнул. В коридор они меня вытащили метелить. Но там-то я вырвался и врезал обоим хорошо по разу, а в третий раз в стенку попал, себе же в убыток. И уж они меня без помехи метелили. Аскольд за локти держал, а Вовчик примеривался и стукал. «Это ему ещё мало. Это он ещё не запомнит. А вот так – запомнит. И вот так». Покамест Клав-ка не выскочила: «А ну, прекратите, звери! Я вас сейчас всех налажу!» Но их наладишь, когда они уже и впрямь озверели. Открыли дверь и с лестницы меня – головой вниз…
Баба вдруг подала голос из-за решётки:
– Ты вспомни получше, мальчонка. Милиция – она хорошая, она чужого не берёт.
– Отсиживай, Кутузова, отбывай своё, – сказал ей старшина. – Тебя не спрашивают.
– Есть, гражданин начальник. Мне мальчонку жалко.
– Нам тоже его жалко. А ты молчи в тряпочку.
Майор Запылаев повздыхал и сказал:
– Так как же, Шалай? Не поможешь мне? Я ведь обязан твои деньги найти.
– Ничего вы не обязаны. Я, по крайней мере, не прошу.
– Напрасно ты так. Тем, кто это делает, крепко может попасть, а ты покрываешь. Что – и фамилии её не помнишь?
…Когда я эти кирпичики стал кидать – ей в окошко, а попал другому кому-то, тут целый взвод выбежал меня хватать, и какой-то мужик сверху кричал: «Это у Перевощиковой, у Перевощиковой шпана собирается! Я эту квартиру давно на заметку взял!» А Клавка из подъезда: «Больше тебе делать нечего! Смотришь, кто ко мне ходит. А я женщина свободная. Может, мне тоже жизни хочется». Ну, и голосок же был у моей возлюбленной!
Но я ещё и про Нинку вспомнил: бичи-то ведь знают, что я на Абрам-мысу был, милиция докопается, а вдруг у неё деньги в сенях остались, даже наверняка остались, и Нинку вполне замести могут, потом мне её и самому не выручить. Да если и бичей заметут с Клавкой – всё равно, какие б они ни были, – не стоили эти деньги, чтоб люди из-за них сели в тюрягу. Я всего двадцать суток на губе[18] сидел, больше не сидел, и всё равно я знаю: никакие деньги этого не стоят. Лучше я сам их при встрече возьму за глотку.
– Ты откуда, Шалай? С тралового?
– Сам ты траловый!
– Давай, груби мне. Я всё фиксирую.
– Не траловый я, а сельдяной.
– Вот и отвечай по существу. Я на тебя официальный документ заполняю. Где живёшь?
– На земле и на море.
– Ладно, спрошу точнее. Прописан где?
– Прописан по кораблю.
– Так… В общежитии, значит. Ну что, две недельки у нас поживёшь. За вытрезвление с тебя, так и быть, не взыщем по бедности.
– Спасибо…
– Ныркин, выдай ему постельный комплект, завтра ещё допросим.
Ныркин пошёл было, но тут эта баба из-за решётки стала канючить:
– А меня когда же в туалет сводют?
– Водили тебя, – сказал Ныркин, – часа не прошло. Потерпишь маленько.
– Не буду я терпеть! Вот возьму и напущу на пол.
Ныркин ей сказал добродушно:
– Напустишь – юбкой будешь вытирать.
– Ещё чего! Юбка у меня – шерстяная.
«Господи, – я подумал, – вот баба кошмарная. Как её только земля носит! И ведь это я с нею там окажусь, других же камер нету». Я встал и пошёл опять к барьеру.
– Не поживу я у вас, я лучше в общагу пойду.
– Ну, милый, это уж мне знать, где тебе лучше. Нахулиганил – значит, у нас лучше.
– Нельзя мне, майор. Береговые у меня. Я неделю как с моря…
– Что ж делать, Шалай? Мы, что ли, с Ныркиным стёкла били, покой нарушали трудящихся?
– …и мне завтра по новой в море. Утром отход. На восемьсот пятнадцатом, можете проверить.
Майор Запылаев бросил свой документ заполнять, вздохнул.
– Ныркин, какой завтра отходит?
– Кто его знает. В диспетчерскую надо звонить.
– Н-да… Тем более, он же не знает, диспетчер, есть там этот Шалай в роли или нет. Кто у тебя капитан?
Я пожал плечами. Капитана я не успел придумать.
– В море, – говорю, – познакомимся.
– Врёт, – сказал Ныркин. – А может, не врёт.
– Ну, а кого-нибудь помнишь? Старпома? Дрифмейстера?
– Штурманов? – баба сказала из-за решётки. – Механиков?
– Во! Стармеха помню. Бабилов.
– Сергей Андреич?
– Точно.
Запылаев опять чего-то вздохнул.
– Телефон-то у него наверняка есть…
Это правда, телефон был у «деда», его за три года до этого депутатом выбирали в райсовет. Только не нужно ему было знать про мои похождения.
– Он же спит, – говорю.
– Что ж делать, разбудим. Твоя вина.
– И всё я пошутил. Никакой у меня не отход.
– Врал, значит?
– Ага, – я снова пошёл к лавке, – давай мне, старшина, комплект, я спать буду.
Майор Запылаев всё же набрал номер. Я так себе и представил – как в длинном-длинном коридоре, где сундуки стоят, корыта, холодильник чей-нибудь, а на стенах висят велосипеды, как там звенит, заливается звонок, – пока кто-нибудь нервный не выскочит, протирая кулаками очи, не нашарит выключатель, потом в другой конец не зашлёпает, к телефону. Потом к «деду» идут стучать – тоже подвиг, опять в другой конец шлёпай. Но «деда» нельзя не позвать, его и ругают, и уважают. И вот «дед» поднимается, кряхтит, накидывает бушлат, суёт ноги в тёплые галоши, идёт. И вся квартира, конечно, пристраивает уши к дверям – кому ж это он понадобился в столь поздний час? Любопытно, любопытно, «майор Запылаев из милиции», то-то нынче пошатывались, когда пришли. Нет, с «дедом» всё в порядке, матросик из его экипажа набедокурил – «в нетрезвом, конечно». Скажите, тысячу рублей размотал, не помнит где. Хорош экипаж! А «деду» он что – сын, племянник? Ах, этот, который всё к нему ходил, вроде подкидыша. Хорош подкидыш, с таким жить да радоваться. А старый-то за него просит,