Фальшак - Андрей Троицкий

Дашкевич с пунцовым, налитым кровью лицом поднялся с кровати, развязал пояс халата, бросил его на кресло. Спустив трусы, лег на живот. Такого унижения он не испытывал, кажется, за всю свою жизнь.

* * *

Одной рукой Бирюков вытащил из сумки шприц на десять миллилитров, в который вошла лошадиная доза регипнола. Зубами снял с иглы пластмассовый колпачок. Ткнув дулом пистолета между лопаток Дашкевича, присел на край кровати. И воткнул иголку в мягкое место. Дашкевич пискнул. Бирюков сделал инъекцию, поднялся, положил использованный шприц в сумку. И устроился на широком подоконнике, поставив ноги на журнальный столик. Он ждал, когда начнет действовать ригипнол.

– Если я не проснусь после твоего снотворного… Если я врежу дуба, знай, что мои люди найдут тебя где угодно, – сказал Дашкевич. – Хоть в Китае. Наверняка обслуга видела, кто ко мне заходил. Тебя станут искать и менты, чтобы пришить мокрую статью. Но первыми найдут мои люди. Знай это…

– Не нагнетай напряженность, а то сам себя запугаешь и простыню испортишь, – ответил Бирюков. – Ты проснешься. Живой, здоровый, обедневший на тридцать штук и проценты, что накапали по долгу.

Дашкевич неподвижно лежал на кровати, сопел и скрипел зубами. Неожиданно приоткрыл глаза, посмотрел снизу вверх на Бирюкова.

– Наверное, картинки больше не рисуешь? – Дашкевич широко раскрыл пасть и зевнул. – Сменил специализацию? Теперь грабишь приезжих в гостиничных их номерах? Похвально. Большой прогресс для такого идиота. А я хотел подсказать тебе сюжет картины.

– Что-нибудь на производственную тему? Женщина с кувалдой на фоне дымящегося паровоза? Или работяга с лопатой перекидывает на транспортер твои минеральные удобрения?

– Никакой производственной тематики. Она не актуальна. Это трагическая, наполненная ужасом картина. Настоящий шедевр. Представь. Темное помещение, то ли сарай, то ли коровье стойло. К верхней балке привязана веревка, на которой болтается мужское тело, одетое в окровавленные лохмотья. Черты лица исказили муки невыносимого страдания, физическая боль. Физиономию словно свела судорога. Покойнику крепко досталось еще при жизни. Его пятки поджарены на костре, они превратились в черную обугленную корку, на обнаженной груди и шее отчетливо видны ножевые порезы и ссадины. По характерным пятнам крови на брюках, не трудно догадаться, что перед смертью бедняга был оскоплен. Если внимательно вглядеться, в убитом невольно узнаешь некоего Бирюкова. Я и название для картины придумал: «Дом повешенного».

– Оставь свой кладбищенский юмор. А картину с таким названием написали до меня. Художника звали Поль Сезанн.

– Не имеет значения. Дослушай. Полотно повесят на какой-нибудь галерее, где полно посетителей. Картина настолько страшная, что перед ней всегда будут толпиться народ, потому что людям больше всего на свете нравятся чужие страдания. А экскурсовод станет рассказывать, что это – последняя работа того самого Бирюкова. Живописец чудесным образом предчувствовал, предугадал во всех деталях собственную гибель, страшную в своей болезненности. И написал это замечательное полотно. Именно так и кончил свои дни самобытный художник, чей талант современники не оценили при жизни. Он был до полусмерти замучен неизвестными садистами. А потом Бирюкова просто вздернули на веревке. Как собаку. Нравится идея? Поспеши, и ты успеешь написать картину. Если ее выставят на продажу, я не пожалею денег.

– Лучше купи веревку себе.

– Да, не пожалею денег… И повешу картину в домашнем кабинете, чтобы в часы досуга предаваться приятным воспоминаниям. Вырученные от продажи полотна деньги пойдут на восстановление твоей оскверненной могилы. Которую, правда, снова не единожды осквернят.

Дашкевич зевнул и с головой накрылся простыней. Бирюков, не теряя времени, обыскал номер. В чемодане и дорожной сумке, как и следовало ожидать, не нашлось ничего интересного. В портмоне четыреста баксов и три пластиковые карточки.

Через четверть часа в дверь постучали, Бирюков пустил в номер наштукатуренную девицу с лицом, на котором отпечатались едва ли не все человеческие пороки. Дамочка назвалась Марго, прошла в комнату и остановилась на пороге, ошалело уставилась на спящего Дашкевича.

– Ого, это еще что за явление? – Марго присвистнула. – Вас двое. Значит, не сто, а сто пятьдесят баксов.

– Мы договорились за сотню.

– Красавчик, контора, в которой я работаю, называется «Аэлита», а не «Секс для нищих». Если клиентов двое, цена повышается в полтора раза.

– Доплачу, – поморщился Бирюков. – Ты не теряй времени. Раздевайся.

Бирюков сдернул простыню. Дашкевич застонал и перевернулся с бока на спину.

– Он что, пьян? – спросила Марго.

– Просто от безделья наглотался каких-то колес. И вырубился.

– Я не могу работать человеком, который спит. Если требуется секс, нужно открыть глаза и проснуться. Это как минимум.

– Секс не нужен. Требуется другое. Ложись на кровать, прижми к себе эту сонную тетерю. Изобрази страсть. Ведь это ты умеешь, тебя этому учили.

Женщина сняла платье через голову, оставшись в нижнем белье, вопросительно посмотрела на Бирюкова.

– Все снимай. Я сделаю несколько фотографий. Не бойся, эти снимки не покинут пределов гостиничного номера. Когда он проснется, придет в восторг, увидав карточки. Это, ну, как бы сказать… Сюрприз что ли.

Марго спустила чулки, раздевшись догола, легла в постель. Стараясь изобразить что-то похожее на половую близость, крепко обняла Дашкевича, притянула к себе. Бирюков вытащил из сумки «Полароид», сделал несколько фотографий. И попросил Марго сменить позицию.

– Теперь ты сверху, – сказал он. – Садись на него. Ага, вот на это самое место. Ноги пошире. Устраивайся поудобнее. Можешь оцарапать его грудь. В порыве животной страсти.

– М-да, я изнемогаю от желания.

Сверкнула вспышка. Бирюков сделал еще пяток снимков, рассказывая девице, каким именно должен получиться следующий кадр, и что ей следует делать. Через двадцать минут кассета была использована, съемка закончилась.

– Одевайся, – сказал Бирюков.

– А как же ты? Ты-то не спишь.

– Сейчас не до этого. Если мне приспичит, знаю, где тебя искать.

– Только в следующий раз давай встретимся без этого хрена.

Марго показала пальцем на Дашкевича, разметавшегося на кровати. Он пускал слюни и чмокал губами, будто звал женщину вернуться обратно и продолжить любовные утехи.

– Вот, посмотри, если хочешь. Можешь взять карточку на память.

Бирюков разложил фотографии рядами на журнальном столике.

– Какая похабщина, – осуждающе покачала головой Марго, застегнув бюстгальтер, засунула в него деньги. – Не нужна мне такая память.

– А, по-моему, хорошие, высокохудожественные снимки. Если отправить их в «Хастлер», можно запросто получить пятизначный гонорар.