День свалившихся с луны - Наталья Труш

* * *

Он не мог определиться с тем, чего ждет от общения с Дашей Светловой. Он хотел сейчас только одного – в киношку! И даже не на последний ряд! Боже упаси! Такого Василий Михайлович даже боялся. Ему хотелось приехать с Дашей в кинотеатр, купить билеты, сидеть до начала сеанса в кафе и смотреть на нее. Ему хотелось снова увидеть ее длинные пальцы с ровно обрезанными ногтями, почувствовать, как отогреваются они на боках чайной чашки.

Зиновьев помотал головой, отгоняя видение.

– Витя, я еду в кино. Если ты хочешь, можешь ехать туда же! Но не со мной. А за мной. И чтоб я тебя не видел!

– Василь Михалыч, какое кино-то в девять часов утра?

– А все равно какое! Желательно хорошее и доброе. Все, братцы, по коням!

* * *

Зиновьев сел на водительское сиденье и тут же почувствовал, как он соскучился именно вот по этому! По дороге, которую сам придавливаешь колесами, по машине, которая послушно двигается по лесному серпантину, по настроению легкому – светлому, восторженному, мальчишескому.

За белым «мерседесом» грозно переваливался с боку на бок высокий черный джип, а Зиновьев в зеркало заднего вида рассматривал недовольные физиономии Вити Осокина и водителя Сережи Гаврикова. Такого давненько не было, чтобы он вдруг взбрыкнул и отстранил от работы тех, кто верой и правдой служил ему днем и ночью.

– Ничего, парни! Сегодня случай особенный. Я вам еще на трассе дам чертей! – сказал Зиновьев себе под нос и действительно вдавил в пол педаль газа, едва только вырвался на трассу. «Мерседес» махом, как сильный зверь, сорвался с места, оставив позади лесную дорогу, и Василий Михайлович с удовлетворением отметил, что никуда не ушло умение управлять мощной машиной. «Вот уж правду батя говорил: как нельзя разучиться ездить на велосипеде, так нельзя утратить навыки управления автомобилем», – удовлетворенно отметил Зиновьев и сбросил скорость. «Все, хватит парней пугать! Показал удаль и буде!»

Город Петербург встретил туманом и пробками, которые объехать мог только умелец Сережа, но он сегодня был в сопровождении. Зиновьев представил, как он злорадно улыбнулся и сказал Вите Осокину:

– Ну, пусть наш Шумахер поразвлекается, раз решил молодость вспомнить!

– А и ничего страшного! Давненько не стояли мы в пробочке да не слушали радио «Шансон»! – хохотнул довольно Зиновьев и включил погромче музыку. Он себя не узнавал. Ему хотелось хулиганить, да так, чтобы это заметили и, заметив, улыбнулись, и чтоб какая-нибудь старушка погрозила ему вслед сухеньким кулачком...

* * *

К Дарьиному дому они подъехали часа через полтора: довольный Зиновьев и уставшие от погони за ним по городу Витя с Сережей.

– Василь Михалыч, цветы не купили... – сказал Витя, покосившись на двери парадной, за которой вчера исчезла эта художница, ради которой их шеф сегодня устроил такую свистопляску.

– Цветы, говоришь... Не, Вить, не надо цветов. Я боюсь. Я ведь не знаю, как тут встретят, а ты – «цветы»!!! Все, я пошел. Она говорила, что на первом этаже живет. Я так понимаю, что всего две квартиры проверить надо. Ждите меня тут. Витя! Да не сходи ты с ума! Кто там ждет меня, в этом «парадном»?! – остановил Зиновьев своего телохранителя, который привычно шагнул к двери. – И вообще, Вить, пора бы уже уяснить, что страшнее врага, чем моя супруга Кира Сергеевна, у меня в настоящее время нет. Но она вряд ли уже пронюхала что-то.

«Тьфу-тьфу-тьфу», – сплюнул Зиновьев через левое плечо и вошел в пропахший кошками подъезд. Начитанный Василий Михайлович Зиновьев машинально вспомнил Льва Успенского, писавшего про то, что лестницы старого Петербурга пропахли жженым кофе, на что утонченная Анна Ахматова с возмущением ответила, что в респектабельных петербургских домах на лестницах не пахло ничем, кроме духов приходящих дам. И коль товарищ унюхал запах жженого кофе, то, вероятнее всего, его принимали с черного хода, где скорее уж пахло кошками, чем кофе...

Зиновьев обожал свой город, как бы он ни назывался в разные времена – Петербург ли, Ленинград ли. Он обожал его за то, что жители этого города проссанные кошками подъезды с маниакальным упорством называли парадными. А еще, в отличие от москвичей, здесь курицу называют курой, бордюр – поребриком, пончики – пышками, проездной – карточкой, гречку – гречей, гусятницу или утятницу – латкой, а белый хлеб – булкой. «Интересно, а знает ли об этом Дашка?» – снова машинально подумал Зиновьев и позвонил в первую квартиру на лестничной площадке.

За дверью послышались скорые шаги, щелкнул замок, и на пороге возникла Дарья Светлова собственной персоной в цветном переднике, под которым был длинный, вытянутый чуть не до колен свитер и толстые шерстяные колготки. Руки у нее, видимо, были в чем-то испачканы, поэтому она мгновенно вытерла их о тряпку, торчащую из кармана передника, и незаметным движением дернула свитер вниз.

Зиновьев смущенно сказал:

– Здравствуй, Даша! Это я. Можно войти?

– Можно. Здравствуйте, Василий Михайлович. Вы – ко мне?

– К тебе. Ты занята?

– Да. То есть – нет. Или... да... В общем, у меня там... – Дарья помахала рукой в направлении кухни. – У меня в духовке запекается... кура!

– Дашка! Ты – прелесть! Ты даже себе не представляешь, какая ты прелесть вместе с этой своей печеной курой!

Зиновьев понюхал воздух и понял, как он зверски хочет есть.

– Кура готова? – спросил он у Даши.

– Кура? – Дашка опешила. – Ну, в общем-то, готова, но хлеба нет!

– А что есть? – спросил, хитро прищурившись, Зиновьев.

«Ну вот, Дашка, это твой экзамен! Сдашь его сейчас – и все! А что все? Ее еще надо спросить – хочет ли она это «все»! Да для меня! Для меня – «все»!»

– Ну... есть немного... булки...

Дашка ничего не понимала. Она совсем не знала, как говорят в Москве и как принято говорить в этом городе. Она не читала Льва Успенского и не знала, что думала о питерских запахах Анна Ахматова. Она просто легко впитала тот язык, на котором говорили обитатели квартиры. Из настоящих, коренных горожан здесь была только Евдокия Дмитриевна. И это от нее у дяди Пети, у Аллочки с Юркой, а потом и у Дашки в обиходе легко появились «кура» к обеду, «булка» на завтрак и «пышки» по праздникам.

Услышав следом за «курой» еще и «булку», Зиновьев расхохотался.

– Дашка, Дашка! Знаешь, как ты меня порадовала? Ну что, накормишь меня своей курой? Я сегодня, Даш, не завтракал.

– Ну, проходите. Только у меня к чаю ничего нет...

– Это не проблема. Я сейчас.

Зиновьев достал из глубокого кармана своего долгополого пальто здоровенную трубку-телефон – самые первые мобильники были огромными, чуть меньше утюга, – набрал номер и коротко отдал распоряжение:

– Витя, смотайтесь в магазин и купите еды разной и к чаю вкусностей, и в семнадцатую квартиру – чай пить.