Змия в раю - Леопольд фон Захер-Мазох

— У вас, похоже, в отношении меня какие-то планы, — сказал Сергей.

— Какой вы догадливый! Да, я собираюсь вернуться к разговору о давешнем проекте — мне хотелось бы поскорее приступить к погашению своего долга вам, а здесь, в блестящей сутолоке столичной жизни, сделать это будет нелегко. Я проведу зиму в деревне, решение принято.

— Вы всерьез намерены жить в деревне у своих родственников?

— Да, у Меневых.

От неожиданности Сергей на мгновение оцепенел.

— Меневы в Михайловке ваши родственники?

— Конечно. Девичья фамилия Аспазии — Федорович, я вдова ее брата.

Сергей вскочил на ноги и в волнении заходил из угла в угол.

— Что с вами?

— Ничего, ничего.

— Видите ли, мой друг, я прекрасно проживу в Михайловке, ни гроша не тратя, я войду в свою колею, отдам вам долг, который довольно велик, а если уж слишком заскучаю, отправлюсь на пару дней в Лемберг. Вы же обоснуетесь у себя в имении, продолжая за мной ухаживать, мы станем вместе кататься в коляске, выезжать верхом и охотиться. О, это будет замечательно!

— Вы Меневых не знаете, — задумчиво проговорил Сергей, остановившийся у окна, — они устрашающе нравственные и щепетильные люди.

Зиновия резво поднялась с кресла и, шелестя шлейфом, несколько раз прошлась взад и вперед по комнате, мягко покачивая бедрами. Ее походка всегда воздействовала на Сергея как прелестная сладкозвучная мелодия.

— Не беспокойтесь, — заметила она с озорным юмором, — со мной Меневым не справиться, держу пари, что за четыре недели я всю Михайловку переверну с ног на голову.

— Нисколько не сомневаюсь, что вы на такое способны! — воскликнул, улыбнувшись, Сергей. У него родилась мысль, которую он, естественно, вслух не высказал, но которая неожиданно открыла перед ним совершенно новые перспективы. Конечно, Зиновия должна поехать в Михайловку — ей предначертана роль змии, настоящей змии для этого рая.

— Я способна добиться всего, чего захочу, — между тем продолжала она, — возьмите это себе на заметку. Если однажды мне придет блажь сделать из вас раба, то не пройдет и суток, как вы будете сидеть на цепи. Так что имейте в виду и это!

Когда она произносила последние фразы, на чело ее, казалось, упал ясный и радостный отблеск анакреонтической поэзии.

— Вот видите, у меня есть веские основания, чтобы бояться вас, — ответил Сергей, — однако план ваш я считаю хорошим, и он нравится мне тем больше, чем тщательнее я о нем размышляю. Итак, отпишите, пожалуйста, своим родственникам в Михайловку — и как можно быстрее. Я же тем временем на пару недель съезжу в Копалиско, что в самом деле необходимо, но я уже теперь как ребенок радуюсь тому, что потом проведу с вами зиму вдали от ваших обожателей и рабов.

Зиновия остановилась перед ним и положила ладони ему на плечи:

— Стало быть, вы все-таки капельку в меня влюблены?

— Надеюсь, что нет.

Она опустилась в кресло и иронически на него поглядела, губы ее искривились в шаловливой полуулыбке, а левая рука играла темным локоном как раз в том месте, где из-под волос выглядывало, подобно изящной прозрачно-розовой раковине, ее маленькое ушко.

— Признайтесь, Сергей, что вы влюблены в меня, — чуть погодя промолвила она с неотразимым кокетством, — мне это доставило бы удовольствие.

— Я не влюблен в вас, точно не влюблен, — живо отреагировал он.

— В таком случае нам обоим ничего не грозит, — развеселясь еще более, констатировала Зиновия, — и мне непонятно, почему вы так сильно меня боитесь.

— Я вовсе не боюсь.

— Тогда подойдите ко мне.

Он повиновался.

— Ближе, еще ближе, — приказала красавица. — А теперь встаньте передо мной на колени.

— Зачем?

— Потому что я так хочу.

Сергей опустился на одно колено, и Зиновия, опершись локтем ему на плечо, медленно поднесла кисть руки к его губам.

— Поцелуйте мне руку.

Сергей улыбнулся, покачав головой, и поцеловал эту миниатюрную руку, отливающую матовым блеском, точно украшение из слоновой кости.

— Вот видите, мой каменный гость, — шутливо сказала она, — каким хорошим вы у меня стали, и все только потому… что не влюблены в меня.

Так давайте все обсудим.

Мицкевич. Пан Тадеуш

— Сегодня нас ждут огорчения, — заявил, поднявшись поутру, Менев, — мне приснились евреи, а это не сулит ничего хорошего.

Первое огорчение постигло старого помещика, когда, выглянув в окно, он увидел низкое серое небо и проливной дождь, монотонно барабанящий по оконным стеклам. Второе тоже не заставило себя ждать.

Когда после завтрака Менев спокойно покуривал свой чубук, в комнату осторожно вошла Аспазия. Она провела рукой по столу, словно проверяя, нет ли на нем пыли, расправила занавески, подняла с пола какую-то бумажку и, наконец, остановилась позади стула, на котором сидел ее муж.

— Ну, что случилось? — спросил тот. — Что ты хочешь сказать?

— Мой дорогой, — смущенно начала Аспазия, шепелявя еще сильнее обычного. — Поскольку недавно ты опять справил себе новый костюм, не хотел ли бы ты раздарить свои старые сюртуки — один или два, а то, может, и три? В деревне есть бедные люди, которые нуждаются в подобных вещах.

— Прошу тебя, — возразил Менев, сердито разглаживая седые усы, — перестань, пожалуйста, мучить меня такими идеями.

— Но, золотой мой, ты собираешься вечно хранить эти сюртуки, пошитые бог весть когда? Большой комод уже сейчас забит ими доверху; если дело так и дальше пойдет, они заполонят весь дом.

— Видишь ли, моя милая, — произнес Менев, в задумчивости опуская голову с профилем доблестного Собеского, — это вопрос серьезный. Я не могу так легко расстаться со старыми сюртуками, как тебе бы хотелось. С каждым из них связана какая-нибудь история. Эти сюртуки для меня — своего рода летопись; вся моя жизнь встает перед глазами, когда я вижу их висящими в строгой последовательности в шкафу. Когда я в одиночестве, как сейчас, курю трубку и посматриваю на них, все они оживают, начинают со мной говорить и рассказывают мне истории, в моей памяти уже наполовину стершиеся. Я замечательно провожу время, мне часто становится на душе так радостно, как в пору прекрасной молодости, или же я грущу, потому что вспоминаю всех тех, кто жил рядом со мной, но уже навсегда покинул нашу бренную землю. Нет-нет, оставим этот разговор.

— Дай мне хоть один сюртук, Стильян, — взмолилась Аспазия.

— Отдай я хоть один, это будет не что иное, как если бы я вырвал страницу из старой, с прадедовских времен хранящейся в нашем доме книги. Такое совершенно немыслимо, ты должна это понимать.