Дом голосов - Донато Карризи

— Она вам сказала, где остановилась и сколько времени собирается пробыть во Флоренции?

— Вы правы, я должен был это выяснить. Так и сделаю.

Последние четверть часа психолог излагал по-английски странный рассказ Ханны Холл о ее детстве.

— Было что-то, что вас особенно поразило, доктор Джербер?

— Пару раз Ханна намекнула на пожар, — вспомнил он, перекладывая мобильник к другому уху. — Во время сеанса она именно упомянула «ночь, когда случился пожар».

В ночь, когда случился пожар, мама дала мне выпить водички для забывания, поэтому я ничего и не помню…

— Я об этом ничего не знаю, — сказала коллега. — Мне она не говорила.

— Странно, а мне заявила, что ищет ответы в гипнозе именно из-за этого повторяющегося сна.

— Сон может быть связан с каким-то событием из прошлого, чем-то, что наложило на нее отпечаток.

Джербер как раз и думал о некоей цезуре, паузе между до и после.

— Женщина говорит о детстве как о блоке, отъединенном от ее последующего существования… Кроме того, с Ханной Холл она отождествляет себя только с десятилетнего возраста. Будто бы женщина и девочка — не один и тот же человек, а две разных личности.

— Наверное, пока вы углубляетесь в ее прошлое там, в Тоскане, я могла бы что-то выяснить о ее австралийском настоящем, — предложила Тереза Уолкер, не дожидаясь его просьбы.

— Отличная мысль, — согласился Пьетро.

В самом деле, они ничего не знали о пациентке, кроме того, что она содержала себя, время от времени делая переводы.

— Я знаю одного частного детектива, — заверила Уолкер. — Попрошу его провести небольшое расследование.

— Надо попробовать связаться с настоящими родителями женщины, — заявил Джербер. — Если они еще живы, разумеется.

— Полагаю, нелегко будет выйти на них через двадцать лет.

— Да, вы правы.

Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей.

Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.

— Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков».

— От автострад и населенных пунктов, — перевела коллега. — Почему?

— Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж[4]: отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное.

— Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, — скептически заметила Уолкер.

— В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности.

Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.

— Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, — заметила Уолкер. — Но заставляет задуматься история с именами.

Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления.

Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя — не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное.

Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы.

Я — Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой?

Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек.

— Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, — заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко.

— Думаете, она говорит неправду?

Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак.

— Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, — скрупулезно перечислил психолог. — Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья — самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого.

Уолкер призадумалась на мгновение.

— По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности?

— Все дело в правилах, — отвечал Пьетро. — Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя».

— Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», — подсказала Уолкер.

— Да, правда, я тоже так думаю.

— Что-то еще?

— Адо, — отозвался психолог.

Он порылся в кармане пижамной куртки, куда положил листок из блокнота с записью, которую сделала женщина.

АДО.

— Ханна попросила у меня бумагу и ручку, чтобы записать имя. Я задавался вопросом, зачем ей это так срочно понадобилось.

— И как вы это себе объяснили?

— Может быть, она просто хотела привлечь мое внимание.

Уолкер обдумала информацию, потом спросила:

— Вы ведь ведете запись ваших сеансов с детьми?

— Да, — признал Джербер. — Я храню видеозаписи всех встреч.

Возможно, и коллега делала то же самое с субъектами, которых подвергала лечению. Тут он должен был бы рассказать историю с Ишио, как ему показалось, будто он разглядел имя кузена на листке, который вручил пациентке, но не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто Ханна Холл умудрилась что-то ему внушить. Так что он заключил: